— У-у, какой горячий… Можно трубку прикурить.
Амелин вдруг приподнялся и схватил эстонца за обшлаг шинели.
— Часовой!.. Товарищ часовой!.. Пропусти меня к Владимиру Ильичу. Прошу тебя всем сердцем… Я ему объясню. Что ж это получилось? Не сумел… Не смог… А ведь я для революции жизнь свою…
— Лежи спи, — добродушно сказал Уно и попробовал уложить комиссара на скамейку. — У товарища Ленина только делов — слушать твои несчастья.
— Товарищ часовой!
— Я не часовой. Я стрелок Уно Парте… Охраняю тебя от всякие дураки… Не бойся, спи.
Комиссар смотрел на него не мигая, что-то соображал. Потом сказал отчетливо, словно и не в бреду:
— Матрос! Ты в корне неправ. — И он погрозил эстонцу строгим пальцем.
— Я не матрос. Я стрелок Уно Парте.
— Запомни, матрос, — продолжал комиссар, — Красная Армия не подавит свободную личность!.. Она даст простор…
Эстонец усмехнулся.
— Ты умный потом. Надо было тогда так красиво сказать! Теперь молчи, спи.
Амелин послушно улегся на скамью. Уно намочил из фляги-манерки тряпицу, пристроил комиссару на лоб и снова запыхтел своей трубочкой. Но не надолго. Комиссар рывком сел на скамейке и уперся в эстонца дикими малярийными глазами.
— Я стрелок Уно Парте, — сказал он тревожно. — А ты кто?
— Я тоже, — ответил эстонец.
Утро началось как-то непонятно. Сонными мухами ползали по перрону солдаты — кто с заплечным мешком «сидором», кто с чайником. Впрочем, чайники были ни к чему. Торчал, правда, из стены медный кран и над ним имелась заманчивая надпись «КИПЯТОК». Но корытце под краном было до краев заполнено льдом, а из медного носика, словно замерзшая сопля, торчала сосулька.
Перед станционным буфетом сидел, грелся на зимнем солнышке эстонец Уно. К двери буфета была прилеплена бумажка «КОМИССАР 38-го ГРЕНАДЕРСКОГО ПОЛКА АМЕЛИН Д.С.».
Подошел рябой солдат, почитал эту бумажку, потом оторвал краешек: не из баловства, а для дела — соорудить самокрутку.
— Зачем портил? — строго сказал Уно.
Солдат офызнулся:
— Ты, Уно Гансович, при своем комиссаре прямо как цепной бобик стал… И какой тебе в этом интерес?
Уно посопел своей черной трубочкой и неохотно сказал:
— Есть один интерес… Но это секрет.
— А ты поделись, — попросил рябой. — Я ведь, знаешь, не из колокольчиков. Языком зря бить не буду.
— Аустрийские ботинки, — сообщил эстонец, понизив голос. — Двойные подметки, спиртовой кожа… Тут медный заклепочки, тут и вот тут стальной подковки…
Солдат жадно ждал продолжения.
— Завтра, ну послезавтра комиссар будет получать целый вагон такие ботинки… Дадут добровольцам Красной Армии, а больше никто не дадут. А мне дадут. Две пары.