После возвращения в Малфой-Мэнор, Люциус просмотрел сотни книг, в которых потенциально могли содержаться объяснения столь бурной реакции Гарри. Но не нашёл ни одного. Самым кратким промежутком, за который могло начаться формирование связи, считался месяц. Месяц, а не два дня. Это было что-то поистине невероятное. Но Люциус предположил, что это, скорее всего, связано с какой-то индивидуальной особенностью самого Гарри: с его внутренней силой, с его магическим потенциалом или даже с его неординарным голосом. Будучи партнёром Гарри, Люциус ощущал его эмоции и чувства через их внутреннюю чувственную связь, но он был более чем уверен, что голос Гарри мог оказывать не меньший эффект и на чувства других людей. Он невольно задавался вопросом, а не был ли голос Гарри тем, о чём рассказывалось в одной древней легенде?
* * *
Усталый день лениво клонился к ночи. Тёмно-синее небо неспешно снимало с себя яркий наряд из сочных закатных красок и наряжалось в новый, угольно-чёрный, украшенный бриллиантовой россыпью звезд и скреплённый изысканной брошью в виде молодой странницы-луны. Всё вокруг было тихим и мирным, и так отличалось от того, что Гарри пережил за весь этот нелёгкий день. Он нежился в крепких объятиях сна, упиваясь неизведанным для него миром любви. Он всё ещё спал, когда часы пробили полночь и он переместился в поместье Малфоев.
Люциус с удобством расположился на огромном кожаном диване в залитой мягким светом свечей гостиной, когда мирно спящий Гарри Поттер материализовался на его коленях. «Отлично», - с усмешкой подумал Люциус, - «это не совсем то, что я планировал, но, нужно признать, что так даже лучше. Не думаю, что Гарри позволил бы мне хотя бы просто приблизиться к себе, пребывай он в более вменяемом состоянии. Он - мальчик с характером, и хотя я и знаю наверняка, что ему необходимо ощущать рядом моё присутствие, я также прекрасно понимаю и то, что он будет всеми силами отрицать очевидное. Ну что же, раз уж мой партнёр сейчас так близко, да ещё и сладко спит, услаждая тем самым мой жаждущий истосковавшийся взор, то я вправе считать себя совершенно счастливым», - размышлял Люциус, бережно убирая разметавшиеся по лицу Гарри волосы.
С той знаменательной пятницы минуло не так уж и много дней, но они выдались очень напряжёнными и были наполнены для них обоих множеством серьёзных испытаний. Пока Гарри боролся с воспоминаниями об изнасиловании, со своими друзьями, и со своими всё стремительнее набирающими силу чувствами к Люциусу (которые странным образом отличались от вполне понятных в данных обстоятельствах ненависти и страха), Малфой вёл свою собственную войну. Он распознал своего партнёра в довольно неожиданной персоне: в юноше, который сейчас, словно в колыбели, тихо посапывал в его гостеприимных объятиях. Люциус причинил своему партнёру страшный вред, и хотя разумом он и понимал, что заставляет его страдать, но всё же не смог остановиться, и, несомненно, не имел ни малейшего желания забывать о том, какое это доставило ему чистейшее блаженство и удовольствие. Он отлично знал, - впрочем, как знал это и сам Гарри, - что Люциус Малфой не был хорошим человеком, и что он мог испытывать величайшее наслаждение, причиняя другим мучительную боль. И Люциус никогда не забудет, каким взглядом смотрел на него Гарри и как тот ощущался в его руках, когда он брал его и всё то, что уже заведомо считал своим. Но он дал себе слово, что никогда больше не станет действовать против воли или желания своего партнёра, и что сегодня был последний раз, когда он позволил себе так поступить. Он был убеждён, что со временем Гарри сможет понять необходимость всего этого, и не станет слишком сильно винить Люциуса за все причинённые им душевные раны и невыносимую боль; за все огорчения и сомнения, а также и оскорбление, которое Люциус, без сомнения, нанёс ему в ту роковую ночь. В ночь, когда Люциус услышал его пение; в ночь, когда голос Гарри и душа Люциуса слились в единое целое; в ночь, когда начала ткаться та неразрывная глубинная нить, что навеки свяжет их обоих.