– Отныне ты будешь проклинать не только меня, но и мои ласки. Оказывается, они тоже бывают погибельными. Я-то этого не знал.
– Тебя нельзя проклинать, – доверчиво поведала она. – Мы пробудем здесь еще одну ночь, правда? – с надеждой взглянула ему в глаза. – Не бойся, я не дам убить тебя, как этих двоих, которых повесили.
– Предлагаешь провести ночь на пепелище?
– Хата еще будет гореть всю ночь, так что нам еще долго будет тепло.
У ворот возникли две сгорбленные старушонки с палочками в руках. Перекрестившись – сначала гладя на этих двоих, сидящих на траве, потом – на висевших посреди двора, – они посеменили дальше.
Дом Подольской Фурии стоял как бы на отшибе. А в ближайших дворах то ли не было мужиков, то ли все они оказались настолько напуганными сражением, что не решались прийти ей на помощь. Впрочем, она все равно уже запоздала.
– Нам будет тепло, – осторожно, опасаясь, как бы ее не оттолкнули, провела Христина рукой по руке Шевалье. – Последняя ночь, в которую нам вдвоем будет тепло.
Пьер погладил ее по щеке и нежно, по-детски, поцеловал в кончик носа. Его чувства к этой молодой, прекрасной женщине стали еще более трогательными, чем были вчера. Ни угроза гибели, которая ждала его здесь, ни позорное бегство и печальное сумасшествие Подольской Фурии уже не могли заставить Шевалье разочароваться в ней.
«А ведь, по существу, теперь она такая же бездомная и безродная, как и ты, – подумалось странствующему французскому дворянину. – И сумасшедшая ровно настолько, чтобы ты с тайной радостью мог распознать родственную тебе душу».
– Я не смогу остаться здесь, Христина. Полк выступает прямо сейчас, чтобы к ночи добраться до местечка.
– Значит, тебя уже никогда не убьют. Убивают только тех, кто ласкает меня, – мягко, доверчиво улыбнулась женщина. И это была страшная, душераздирающая улыбка истинной фурии.
– Безумная ты моя, – с жалостливой нежностью проговорил Шевалье, неожиданно почувствовав, что едва сдерживает предательски накатывавшиеся на глаза слезы. – Я никогда не способен буду воспринимать мир такими же глазами, какими воспринимаешь ты. А ведь тот ужасный, безбожный мир, в котором мы с тобой все еще обитаем, только такими глазами и следует воспринимать.
Для Христины слова его были слишком непонятными. Да и не для нее эти размышления предназначались.
– Дом мой они подожгли, а меня почему-то не убили, – вновь улыбнулась Подольская Фурия. – И даже не захотели ласкать. Только платье порвали. Может, потому не захотели, что я не вырывалась?
– Это сделали поляки?
– Они всегда так делают.