Вот я и вышел, заковылял мимо переполненных санитарных машин и уже отъезжающих грузовиков. И просто пошел, не имея ни малейшего представления, куда, не зная направления и цели. Просто хотел уйти оттуда.
Блондин обработал свой нос верхней губой, затушил сигарету и, слегка улыбаясь, продолжал:
– Мимо проезжала колонна армейских грузовиков. Я махнул своим костылем. И случилось чудо. Один из грузовиков остановился! Рядом с водителем сидел – Эрнст, ты не поверишь! – очень высокопоставленный интендант! А колонна грузовиков вывозила остатки запасов армейских продовольственных складов Харькова! Мой интендант не только подвез меня, но и организовал мою отправку в тыловой госпиталь на территории рейха. И когда я, потяжелевший на несколько килограммов, залезал в санитарный поезд, у меня было столько бельевых мешков со жратвой, сколько у тебя в твои лучшие времена. Ты ошарашен?
Эрнст отрицательно покрутил головой:
– Чем?
– Да количеством наполненных мешков.
– Этим меня не ошарашишь. Немного удивлен и рад за тебя задним числом.
– В любом случае, пока я ехал в санитарном поезде, я часто думал о времени, которое мы провели в России. Бывало чертовски холодно, иногда – удушающе жарко, нечего пить, нечего есть и…
– Ты об этом думал?
– Думал, а что?
– Да, ты всегда был большим мыслителем. При любой подходящей, а чаще – неподходящей возможности ты думал и решал проблемы. Знаешь, Цыпленок, я бы не хотел иметь такую башку, как у тебя. Мне даже сегодня от нее плохо. Я на тебя смотрю прямо, как ты думал день и ночь, в одной руке колбаса, а в другой – бутерброд. – Он наморщил лоб. – Да-а, такого никогда не было. А между жратвой, выпивкой и куревом корчил рожу и полировал нос. Так?
Блондин не заметил замечания.
– А ранение? Я имею в виду проблему инвалидности?
Блондин постучал косточками пальцев по своей деревянной руке и покачал головой:
– Странным образом, для меня это никогда не было проблемой. Может быть, в момент, когда я перерезал лоскуты кожи, когда рука лежала передо мной в грязи, примирился с тем, что остальную жизнь проведу инвалидом. Может быть, сознание того, что я живу, что я выжил, было важнее того, как живу и как выжил. Последующая ампутация в тыловом госпитале была всего лишь косметической корректурой. Пустой болтающийся рукав мундира с самого начала мне не мешал и не повергал в депрессию. Никогда.
Блондин рассмеялся:
– Рука никогда не была проблемой. Тыловой госпиталь, Отпуск, Отставка, Жизнь. Вот что было.