Двенадцать – круглое число.
Тринадцатый – счастливое или несчастное число, как всегда хотелось видеть его положение в отделении или при нем – был Дори. Водитель и связной-мотоциклист, сам себя причислял к отделению, если там было что выпить, и заявлял об отсутствии какой-либо принадлежности к нему, если речь шла о военных играх.
Двенадцать или тринадцать?
Шпис [3] говорил – двенадцать, а шпис знал, что говорил!
Огромный палаточный городок…
Покосившиеся крестьянские хаты с маленькими подслеповатыми окнами. Заборы палисадников – косые и поваленные ветром, в них больше дыр, чем досок. Широкая ухабистая деревенская улица пуста, раскалена летней жарой. Бедность, безутешность, жара…
У входа в дом без ворот в тени лежит неподвижно пес, уткнувшись носом в серый от пыли сапог. Он постоянно жмурится, когда в сапоге что-то шевелится, и поглядывает на спокойно лежащие на серых танкистских брюках руки, белый обнаженный торс и красно-коричневое загорелое лицо с короткой трубкой в зубах.
– Хорошо, Комиссар.
Пес устало один раз махнул хвостом, довольно поворчал, сунул нос еще глубже в складку сапога, вытянул передние лапы и положил их одна на другую.
Вторая пара сапог стояла чуть выше, на последней ступеньке лестницы. Коленки, острые, как пирамиды. Серые суконные брюки высоко засучены, и худые мальчишеские ноги создают резкий контраст с неуклюжими сапогами и слишком широкими штанинами. Второй лежал спиной на полу хаты, закинув руки за голову, и смотрел мимо крыши в безоблачное небо.
– А почему ты его зовешь комиссаром?
– Почему? – тот, что был с трубкой, крепко прижал табак большим пальцем, улыбнулся и посмотрел на собаку: – Черный от морды до хвоста, а на шее – две красные петлицы!
– Снаружи – похож, но внутри – нет.
– Как внутри?
– Ну, ведь его взгляды, его идеологические убеждения совсем не соответствуют.
– Собаке?
– Нет, комиссару. Глянь на этого малого. Во-первых, он дрыхнет. Во-вторых, мирно лежит у ног немецкого бойца. А в-третьих – машет хвостом, если ты ему что-нибудь говоришь. Ты когда-нибудь встречал такого комиссара?
– Быть может, один из лучших?
– Да, перебежчик!
Приподнявшийся опять улегся на пол.
Курящий трубку покачал головой, наклонился немного вперед и рукой, почти с нежностью, погладил лохматую шерсть.
Послышались усталые шаркающие шаги.
– Привет, Эрнст!
Курящий трубку перестал гладить собаку, ткнул сапоги перед собой:
– Поднимайся, Цыпа, Дори здесь! – а только что подошедшего спросил:
– Дори, ты почту привез?
Дори покачал головой, извиняясь, пожал плечами и усердно почесал нос указательным и большим пальцами.