— Ну ты и бабник! — восхищенно воскликнул Сенюшкин, когда я положил трубку. — Я всегда говорил, что ты бабник. Почему до сих пор на тебя ни одного дела по ’“аморалке” не было, удивляюсь!..
— И сам удивляюсь, — поддакнул я. — Никаких новостей?
— Есть новости! — сказал Михаил. — Угарова нужно вычеркнуть В ночь с четвертого на пятое он был дома.
— Ясно. Что с Зикеном и его дружком?
— Второго еще не установили. Зикен — трезвый. Сегодня и вчера весь день дома. И к нему никто не приходил.
— Удалось выяснить, ночевал ли Зикен в ту ночь дома?
— Мать не знает, потому что всю неделю работала в ночь.
— Где она работает?
— На элеваторе. В охране. Ну, а братья Зикена спали.
— Ладно, посмотрим, как дальше пойдет. Парня этого надо искать, приятеля Зикена…
— Найдем, куда он денется!
— А ты, Михаил Кузьмич, наверное, ждешь не дождешься, когда я умотаю от вас?
— Еще бы!..
…В ресторане “Весна” играл оркестр. Последний раз я был в ресторане лет пять назад.
К нашему столику небрежным, раскачивающимся шагом подошла дебелая женщина и многозначительно постучала карандашом по блокнотику. Я весело сказал ей:
— Все на ваш вкус!.. — И посмотрел на Мендыгуль и ее подругу: — Не возражаете, девушки?
Мендыгуль пожала плечиками, а ее подруга — остроглазая девушка пет двадцати, кажется, ее звали Нина или Лина, убей меня бог, не помню, почему-то хихикнула, чем повергла в страшное смущение Колю Турина. Надо сказать, Коля чувствовал себя здесь не в своей тарелке. Он постоянно поглядывал на дверь, словно боялся, что она сейчас откроется и s зал войдет его молодая жена Лида. Бедный Коля Турин! Я втянул его в это дело, даже не просветив, в чем же должна заключаться его роль. А его роль заключалась в том, что ее просто не было. Мне хотелось поговорить с Мендыгуль Оразбаевой, и я счел, что в компании это будет удобнее сделать, нежели тет-а-тет.
Официантка — воплощение радушия — ставила на стол бутылки, блюда, салатницы. А я машинально прикидывал, во что мне все это обойдется: официантка обнаружила хороший, а главное, дорогой вкус.
Через пятнадцать минут уже улыбалась не только Нина-Лина — она, похоже, начала улыбаться еще со вчерашнего дня, — но и Мендыгуль. И мне было приятно, что она улыбается.
Оркестр играл танго, старое, как чучело медведя, застывшее у входа в зал.
Мы танцевали с Мендыгуль, и я тоже ощущал себя таким же старым, как это танго и пыльное чучело.
— Я хочу сказать тост! — возвестил Коля Турин.
Ба, что делается с милым Колей Туриным!.. Он раскраснелся, глаза сверкают, галстук чуть-чуть съехал в сторону, и Нина-Лина нежно поправляет его. Господи, мне только не хватало письма в партийную организацию управления: “…Ваш капитан Шигарев в служебной командировке спаивал моего молодого мужа, неопытного в жизни человека, сводил его с женщинами и тем самым разрушил нашу молодую, дружную советскую семью…” Нина-Лина смотрит на Колю Турина повлажневшими и плывущими глазами.