Маркиза, всхлипнув, перестала плакать и, посмотрев на коленопреклоненного Луицци, заметила, словно пытаясь кокетничать:
— Видя вас в таком положении, не скажешь, что вы только друг.
— Так я могу рассчитывать на большее? — улыбнулся Луицци.
— Тот, кто любит по-настоящему, может надеяться на многое, — проникновенным голосом ответила маркиза.
— В таком случае, у меня большие права на надежду. — Луицци забавлялся галантными банальностями, не придавая им особого значения.
Каково же было его удивление, когда маркиза, подняв глаза к небу, воскликнула:
— Ах! Если бы вы говорили искренне!
Все знают, как опасно вопреки своей воле оказаться вовлеченным на путь, с которого невозможно свернуть, не обидев вызывающего у вас симпатию человека и не рискуя очутиться в смешном положении. Приходится настаивать на своем, рассчитывая, что случай, расставивший сети, сам же поможет выпутаться; именно так и поступил Луицци.
— Вы сказали, Люси, если бы я был искренен? О! Любить вас — это потаенная мечта каждого, кто имел удовольствие встречаться с вами.
Маркиза поднялась и, резко обернувшись, все так же лихорадочно-возбужденно остановила его:
— Это какое-то безумие! Вернемся же к столу.
Она села на свое место и принялась ужинать с видом человека, которому приходится заниматься неприятным ему делом.
К несчастью для Люси, все происшедшее пробудило у Луицци неистребимое желание узнать тайну ее страдающей души; он решил во что бы то ни стало удовлетворить свое любопытство или по меньшей мере приложить к тому все возможные усилия.
— Вы скоро уезжаете, ведь так? — возобновила беседу Люси.
— Да, но только через неделю.
— Вы так изголодались по своему Парижу?
— Ах, Люси, Париж — это жизнь.
— Жизнь счастливых людей.
— Нет, Люси; в Париж следует ехать, когда больно, когда в сердце пожар, когда нужно притушить жгучие чувства. Там есть чем занять разум, чем развлечь глаз и слух; тысяча удовольствий, неведомых здесь, устилают там, словно листьями, страдающую душу и служат заменой счастью{51}.
— Вы правы, — согласилась Люси, — это, должно быть, огромное облегчение — забыться и спрятаться от себя самого. Вы любили кого-нибудь в Париже, Арман?
— Далеко не так, как в Тулузе.
Маркиза грустно улыбнулась, знаком предложив барону продолжать.
— Это были довольно бессмысленные связи; одна радость — вечное беспокойство и нескончаемые муки, — усмехнулся барон.
— Что, очень грозные мужья?
— Вовсе нет; но соперники со всех сторон. Всегда есть десяток мужчин, которых мало-мальски элегантная женщина вынуждена принимать в одном и том же тоне и с одним и тем же выражением лица; среди этих десяти она прячет любовника; а порой и двоих… троих… а то и четверых…