– Мы тогда новый подход начали, да не просто прогулку, а обязательно против ветра, по скалам – вверх-вниз, вниз-вверх, а ботиночки-то скользят, а внизу-то футов тридцать… Симбе чё? Он местный, с детства привык по горам скакать, а я вот с непривычки позапыхался. А когда вслед за нёгрой очередную почти двухфутовую расщелину перепрыгнул, обнаружил, что единственный путь обратно лежит через ту же самую расщелину, только прыгать теперь придется на почти отвесную скалу, цепляясь за еле видимые уступы. Тут мне и поплохело, – Пелевин, выбив остатки табака из трубки, вынул откуда-то плоскую фляжку, благоухающую абрикосовым брэнди и глотнул от души. – Те полчаса, что мы на этом камне провалялись, – траппер с сожалением завинтил пробку и убрал флягу в фургон, – я уже не столько того иланда выглядывал, сколько с ужасом пытался представить обратный прыжок и лихорадочно определял, за какие уступы придется хвататься…
– И как? Прыгнул?
– Ну коли ли здесь с тобой лясы точу, значит, прыгнул, – криво усмехнулся Пелевин, устраиваясь поудобней на лежанке. – Зубы сцепил, чтоб от ужаса не орать, и прыгнул.
– Так, выходит, и ты тоже бояться умеешь? – удивленно протянула Полина, пристально вглядываясь в лицо траппера.
– А чего я, не человек что ли? – устало зевнул Алексей и повернулся спиной к затухающему костру. – Конечно, боюсь. Бояться – оно не стыдно, все боятся. Стыдно через свой страх не перешагнуть.
Кинув задумчивый взгляд на почти моментально уснувшего Пелевина, Полина свернулась клубком и погрузилась сначала в девичьи грёзы, а после – и в сон: яркий, красочный, пленительный. Снились смутно знакомый храм, пронзительно-синее небо и чья-то свадьба – веселая и разгульная. И вот когда восхищенная Поля с удивлением признала в невесте себя и изо всех сил старалась рассмотреть лицо жениха, возмущенный кошачий мяв вырвал её из объятий Морфея. С трудом разлепив глаза, девушка приподнялась на локтях и недовольно взглянула на кошку. Та почему-то ходила кругами вокруг потухшего кострища и то требовательно, то жалобно орала. Сонно выругавшись в адрес ленивого Пелевина, не желающего угомонить вздорное создание, Поля повернулась на другой бок и попыталась уснуть, дабы досмотреть чудесный сон до конца, но не смогла. Внезапное осознание того, что ни Алексея, ни Бирюша поблизости не наблюдается, да чей-то озлобленный рык на другом краю поляны заставили девушку подскочить с лежанки. Непрестанно бормоча под нос проклятия утреннему холоду, невесть куда запропавшему трапперу, Африке вообще и злобно рычащей тварюке в частности, Полина шустро забралась в фургон. Откопав из-под припасов, сваленных в корме повозки, свой карабин, девушка, судорожно вцепилась в оружие, словно ожидающий смертного приговора узник – в указ о помиловании. Правда, есть ли патроны в обойме, проверить не удосужилась. Не до того было. Сменив проклятия на самоутешения, что Алексей на охоте, с ним всё в порядке и он вскоре вернется с добычей, и поминутно вздрагивая от ужасного рёва, ставшего уже многоголосым, Поля направила ствол на вход и замерла в ожидании. Сидела она долго, наверное, целую вечность, вплоть до того момента, когда на стоянке раздались задорный лай Бирюша и веселый пелевинский голос, призывающий лежебок подниматься. Осмотрев сквозь щель в пологе поляну и убедившись, что это действительно траппер, девушка облегченно вздохнула и с деланно равнодушным видом не спеша выбралась наружу.