«Я жив, здоров, крепок, я женат, я счастлив…» — первое, что бросилось в глаза Лизе. Едва устояв на ногах, она вернула письмо, не в силах читать дальше.
Герцен, видя явное смятение гостьи, взял ее под руку и повел из сада в свой кабинет.
— Не хотите ли посмотреть альбом репродукций великого Тернера? Никто, как он, не передает блеклые краски английского неба, — нарочито громко заговорил он, увидев приближающуюся Огареву, которая ревниво наблюдала за ним.
— Да, Тернер в своих портретах хорош. Его краски так же нежны, как на полотнах великого Левицкого, — ответила Лиза, с благодарностью глядя на Герцена. Самообладание постепенно вернулось к ней. Сославшись на болезнь своей маленькой приемной дочери, она вскоре распрощалась и, попросив Красоцкого не провожать ее в этот раз, уехала домой.
Она достала свой дневник, который не брала в руки уже много лет.
«Самое главное — научиться владеть собой, учил Гёте, — писала Лиза, — Настоящая любовь думает не о себе, а о счастье любимого, даже если это разбивает сердце. Мне не пристало жаловаться на судьбу. Девять лет я жила одним чувством любви к Мишелю и черпала в этом не только одно горе… Спасибо ему! Не хочу уподобиться влой принцессе из сказки, которая от обиды и ревности коварно послала своего возлюбленного в шатер, где его ждала не желанная невеста, а голодная тигрица — смерть. Не только ради Мишеля, но ради себя самой не успокоюсь я до тех пор, покуда не увижу его свободным…»
Через два года после восшествия на престол Александр II получил от Бакунина пространное прошение о помиловании. Узник писал:
«Государь! — Одинокое заключение есть самое ужасное наказание: — без надежды, оно было бы хуже смерти; это смерть при жизни… Но это жестокое одиночество заключает в себе хоть одну несомненную пользу: оно ставит человека лицом к лицу с правдою и с самим собой. — В шуме света, в чаду происшествий легко поддаешься обаянию и призракам самолюбия; по в принужденном бездействии тюремного заключения, в гробовой тишине беспрерывного одиночества, долго обманывать себя невозможно: если в человеке есть хоть одна искра правды, то он непременно увидит всю прошедшую жизнь свою в ее настоящем значении и свете; а когда эта жизнь была пуста, бесполезна, вредна, как была моя прошедшая жизнь, тогда он сам становится своим палачом; и сколь бы тягостна ни была беспощадная беседа с собой, о самом себе, сколь ни мучительны мысли, ею порождаемые, — раз начавши ее, ее уже прекратить невозможно. Я это знаю по восьмилетнему опыту.
Государь! каким именем назову свою прошедшую жизнь? — Растраченная в химерических и бесплодных стремлениях, она кончилась преступлением… а раз вступивши на ложный путь, я уже считал своим долгом и своей честью продолжать его донельзя. Он привел и ввергнул меня в пропасть, из которой только всесильная и спасающая длань Вашего Величества меня извлечь может…