В годы чумы на лугах жгли трупы.
Гайд-парк ничем не был похож на кичливые общественные сады континентальной Европы.
Нарядные парки Парижа или Вены стесняли, как богатая гостиная, заставленная хрупкой мебелью и тончайшим фарфором. Там на каждом шагу ковровые клумбы, плетеные ограждения, начищенные, разглаженные дорожки, печатные угрозы и правила поведения, полные забот не о людях, ищущих отдыха, а об изнеженных и дорогих растениях. В венском Шенбрунне или парижском Люксембургском саду люди — только невольное и нередко досадное дополнение к траве и цветам.
Нищета нигде не кажется такой уродливой, как на фоне какого-либо старого фонтана, статуй или цветочных узоров берлинского Тиргартена.
В Гайд-парке почти нет фонтанов, нет клумб, нет дорог. Есть трава и проложенные по ней тропинки. Гайд-парк — не пестрое городское украшение. Расположенный в самом центре Лондона, опоясанный наиболее людными улицами, он, однако, достаточно просторен и безыскусствен, чтобы тотчас же заставить позабыть о городе. Пет оград, нет запрещений. Трава городского сада доступна, как скамейка. Умело посаженные по краям парка тополя, ольхи, липы, дубы скрывают городские постройки, поглощают городские шумы.
Покидая Гайд-парк, один или с друзьями, Карл всегда останавливался на углу маленькой площади Марбль-Арч, чтобы послушать ораторов.
В Англии, где парламент существовал более шестисот лет, каждая деталь городского быта насчитывала века. Под бесстрастными ольхами представители социальных и богословских идей вербовали себе сторонников. Не было ни одного общественного течения, которое не заявило бы о себе на углу Гайд-парка. Дождь и туман не препятствовали ораторам и слушателям, запасшимся огромными черными зонтами и калошами.
Карл наблюдал за высушенным, коричневым, как гусеница, старичком квакером, воодушевленно дирижировавшим хором из десяти — пятнадцати доисторических персонажей с лицами закоренелых грешников.
— Вечность, вечность, где мы проведем вечность? — надрывались певцы псалмов.
Двое безработных в рваной одежонке обратились к Марксу и, показывая на поющих, сказали презрительно:
— Черт с ней, с вечностью, хотели бы мы знать, где провести ночь сегодня на земле.
Маркс остановил их, и вскоре разговор стал таким интересным и важным для всех троих, что они пошли вместе прочь от квакеров, католического священника, дающего справки о чудесах, совершенных святым Сюльпицием, и охрипшей дамы неопределенного возраста, призывающей вернуться к библейским заветам и презреть римского папу.
Один из безработных, с характерным для уэльсцев гортанным произношением, метко и зло шутил по адресу правительства, описывая печальную судьбу своих братьев углекопов.