— Вы это кому? Кто скотина? — выпрямился верзила.
— Может, и вы, — все так же спокойно ответил тот. Молодой человек рванулся было к нему, но, взглянув в его глаза, отступил, что-то бормоча про себя.
Человек в ватнике немного подождал, потом спокойно вышел из вагона.
Женщина с изможденным серым лицом, прикорнувшая в углу, закутавшись в теплую шаль, шумно вздохнула:
— Какая разношерстная публика в этом эшелоне… — Это было сказано с явным намереньем завязать знакомство с молодым человеком в рваной фуражке.
Молодой человек в рваной фуражке немедленно откликнулся на это сочувствие:
— Да что ж, брали всякого, кто хотел… Вот и набился всякий сброд… Простите, с кем имею честь?
— Жулавская. Полковница.
— Малевский. Очень приятно.
— Большевиков жалеют. А взять меня, например?.. О своих небось никто не позаботится. Набили в теплушку, как сельдей в бочку, а в вагоне коменданта так свободно, что даже танцуют…
— Что ж, в конце концов потанцевать не грех… Было бы с кем.
Полковница пожала плечами.
— Не знаю, время ли и место сейчас для танцев. Впрочем, как кто хочет. Ну, вот они и утихли.
В вагон вернулся человек в ватнике.
— Что, успокоили их? — спросила госпожа Роек.
— Успокоил. Начальник эшелона пьян в дым.
— Ну и порядки…
— У одних и водки вдосталь, а для других хлеба не хватает, вот какие порядки!
— Какая там водка! Коньяк лакают.
— А что ж! И другие лакали бы, кабы у них был. У самих нет, вот и осуждают… — меланхолически заметил Малевский, обращаясь к Жулавской. Но та не поняла и обиделась.
— На кого это вы намекаете?
— Само собой разумеется, не на вас, сударыня.
Она опять завернулась в шаль.
— Когда же мы, наконец, двинемся? Стоим и стоим… Какой дождь!
— Не скоро еще. Бестолочь, видно, на станции.
— Почему вы считаете, что бестолочь? — неприязненно спросил кто-то.
— А где вы тут видели, чтобы обошлось без бестолочи? Всюду у них бестолочь. Суток трое могут здесь продержать, — мрачно предсказывал Малевский.
«Трое суток, трое суток… — думала Ядвига. — Не может быть. Зачем стоять здесь трое суток? Где же этот юг, который, может быть, спасет сыночка? Когда будет конец этому страшному пути, этому вагону, этим назойливым разговорам над самым ухом?» Невидящими глазами она смотрела из своего угла на квадрат неба в дверях, на струи дождя, льющиеся с крыш, на вагон напротив, где за окнами белели подвесные койки и неподвижные забинтованные фигуры.
К ней наклонилась, обхватив ее за плечи, проводница.
— Встань, встань, бедняжка…
Ядвига не поняла.
— Что? Что случилось?
— Надо похоронить ребенка. Время есть. Мы тут долго простоим, поезда с ранеными пропускаем, и паровоз будут менять.