Статьи Краснова были талантливы, но обладали одним свойством: каждый раз, когда жизненная правда приносилась в жертву «ведомственным» интересам и фантазии, Краснов, несколько конфузясь, прерывал на минуту чтение:
— Здесь, извините, господа, поэтический вымысел — для большего впечатления…
Этот элемент «поэтического вымысла», в ущерб правде, прошел затем красной нитью через всю жизнь Краснова — плодовитого писателя, написавшего десятки томов романов; прошел через сношения атамана с властью Юга России (1918–1919), через позднейшие повествования его о борьбе Дона и, что особенно трагично, через «вдохновенные» призывы его к казачеству — идти под знамена Гитлера» [20].
Деникин здесь накладывает на Краснова все свое отношение к нему за целые десятилетия соперничества. Как потом окажется, вымыслы Главнокомандующего на Юге России во многом превосходили заблуждения атамана, которому в первую очередь честность в статьях и романах позволила завоевать любовь и признание читателей и критиков. Ведомственные — поливановские — статьи Краснова были в какой-то степени заказными, но поэтика вымысла явно не может относиться к ним, а только к художественным произведениям. Характерный образчик представляет написанная до войны повесть «В манчжурской глуши» [92, № 1, апрель].
Тщетно было бы искать в этой повести красную нить вымысла и обиженную правду. Краснов писал об офицере, вернувшемся в Петербург из Манчжурии, о сражениях казаков с хунхузами, о возлюбленной этого офицера, недолго увлекавшейся М. Горьким: ей показалось, что сила и настойчивость, а значит, и будущее, за горьковскими подонками общества, но рассказы офицера о происходящем на Дальнем Востоке, преодолении опасностей, борьбе настоящих сил прогресса, дали понять: сила героев Максима Горького — «жалкая, босяцкая, никому, кроме их самих, не нужная сила». Предсказав замирание горьковских страстей (В. В. Розанов в августе 1914 г. констатировал литературную смерть Горького), Краснов остался верен себе и коснулся переселения душ и спиритизма. Главному герою он предоставил право назвать спиритизм чушью, и глупостью верчение столов. Но, как подмечено в «Книге духов», — и все-таки они вертятся. Безусловно, спиритизм не столь чист и божественен, как представляется новым евангелием у Кар-дека Аллана или Артура Форда, зачастую он даже опасен, судя по тем примерам, которые мне привелось слышать от разных людей.
А в повести Краснов приводит следующее рассуждение:
«Когда я служил в полку, я присутствовал однажды на экзамене в полковой учебной команде. Священник, расспрашивая экзаменующихся о Ветхом Завете, задал, между прочим, одному солдату из хохлов, вопрос, правда ли, что когда гремит гром, то, как верит простой народ, Илья пророк катается на колеснице. «Никак нет, — отвечал солдат. — Никак это невозможно. — Да почему ты так думаешь? — А вот почему. Можно ли подумать, чтобы святой Божий Илья стал заниматься такими глупостями, как скакать на колеснице и грохотом ее пугать людей. — Так и я вам скажу — можно ли подумать, чтобы души умерших людей стали заниматься такими глупостями, как вертеть столы, писать фразы на никому не понятном языке, стучать и тому подобное…» Почти так же рассуждала полвека назад самоуверенная фрейлина А. Ф. Тютчева: факты проявления духов