– Напортачил ты, лапушка моя ненаглядная, напортачил; наклонись, солнышко, я тебе бульбочку излажу…
И такой крепкий шалабан в лоб закатает, что шишка взбухает с куриное яйцо, а в голове долго еще звоны слышатся. И ручка, казалось бы, маленькая, и пальцы сухонькие, а щелкнет – как поленом перелобанит.
Сойдя с трапа, Дедюхин, согласно им же заведенному обычаю, с достоинством поклонился хозяину, доложил:
– Прибыли, Захар Евграфович. С Божьей помощью все в порядке.
Захар Евграфович в ответ тоже поклонился:
– С прибытием, Иван Степанович.
Они обнялись, троекратно расцеловались, и Дедюхин в три приема успел шепнуть:
– Прикажи, хозяин… завтра разгружать… мертвец в трюме, не наш…
И так ловко вышептал, что никто не услышал и ничего не заметил.
Захар Евграфович кивнул, давая понять капитану, что услышал его, и приказал разгрузку отложить до завтрашнего дня, а на ночь выставить возле «Основы» двух сторожей. Затем обернулся к команде, сошедшей с парохода вслед за капитаном, и громко пригласил:
– Теперь, братцы, прошу хлеб-соль отведать! Всех к себе приглашаю!
И первым, круто повернувшись, пошел в гору, направляясь к своей усадьбе.
Коля-милый на одной ножке крутнулся. Стол ломился. Команда, глотая слюнки, степенно расселась и руки на коленях сложила: раньше времени, опять же по обычаю, заведенному Дедюхиным, никто и крошки не мог в рот положить.
Первое слово говорил хозяин, и выпили первую чарку за капитана. Второе слово говорил капитан, и вторую чарку подняли за хозяина. А затем пили за всю команду, за матросов, мотористов и масленщиков – отдельно, а после уж вставал каждый, у кого имелись слова, нужные для такого случая, и говорил, что ему пожелается. Первоначальный порядок, как водится, быстро истаял, над столом поднялся общий гул, а скоро и песню затянули – загуляла команда «Основы». Да и то сказать – заслужили.
Захар Евграфович переглянулись с Дедюхиным и под шумок, под песню, один за другим тихо выскользнули из кухни. Прошли к дому, поднялись в кабинет, и Захар Евграфович, плотно прикрыв дверь, словно боялся, что их подслушают, тревожно спросил:
– Что случилось, Иван Степанович? Какой мертвец?
Дедюхин степенно прокашлялся и обстоятельно стал рассказывать…
Настиг их в верховьях реки Талой снег. Повалил, как пух из разорванной подушки, столь густо, что берега потерялись. Ход пришлось сбавить на самый малый, на носу поставили двух матросов с шестами, чтобы они мерили глубину, – боялся Дедюхин на мель наскочить. Так и пошли дальше – на ощупь. Часа через два снег поредел, справа и слева прорезались берега, на фарватере появилась хорошая глубина, и все, кто был на палубе, с облегчением вздохнули. Тут матросы с шестами и заорали в один голос: