Когда он ещё работал токарем, то многие на него удивлялись. Посмотришь — еле двигается человек, а после смены всегда оказывается, что сделал он чуть ли не вдвое больше всех. Но эту несуетливую и спорую манеру работать следует отнести не к привычке, а к характеру; а вот жевание углом рта погасшего окурка и бесконечное ворчание во время работы, а также полное отсутствие интереса ко всему окружающему до той поры, пока не готова очередная деталь, — это уже к привычкам, зловредным с точки зрения окружающих и очень полезным с его точки зрения. И расставаться с этими привычками он был не намерен.
Рассказывают, что однажды, когда он только подвёл резец к ещё не ободранной болванке, в цехе появился директор завода с иностранной делегацией. Директор повёл делегацию прямиком к станку Фёдора Кузьмича. Этот опрометчивый его поступок свидетельствует об отрыве директора от коллектива. Хороший директор должен был бы знать пусть не всех своих рабочих (этого от него никто не требует), но хотя бы передовиков производства, особенно таких выдающихся, как Фёдор Кузьмич.
Подведя делегацию к Фёдору Кузьмичу, директор слегка тронул его за рукав и обратился с незначительным вопросом. То, что прозвучало в ответ, не было обращено непосредственно к директору, да Кузьмич и не подозревал о его присутствии и разговаривал, по обыкновению, с болванкой, но директор отнёс его слова на свой счёт и с ужасом вспомнил, что среди делегации есть понимающие по-русски и переводчица. Положение усугублялось ещё тем, что директор только что расхваливал иностранцам Кузьмича и называл его образцовым рабочим. Он снова, но уже посильнее дёрнул Кузьмича за рукав. На это его действие Кузьмич лишь бессознательно повысил голос. Директор прокричал ему что-то на ухо. С таким же успехом он мог кричать в граммофонную трубу.
Ничего тогда у директора не получилось… Начальнику цеха с трудом удалось ему объяснить, в чём дело. Директор, кажется, не поверил и до тех пор, пока его не перевели в министерство, здоровался с Фёдором Кузьмичом подозрительно и холодно.
Кузьмичу потом много раз рассказывали об том случае в курилке или за партией в домино. Он каждый раз удивлённо крутил головой и уважительно повторял: «Надо же…» Он и в самом деле не мог за собой припомнить такого, но это не мешало ему относиться ко всей истории с одобрением.
Ни разу в жизни ни одного кона он не сыграл с доминошниками во дворе, хотя игроком был тонким и сильным (чем втайне гордился), и любил повторять: «Домино — это тебе не шахматы, тут думать надо». Зато в обеденный перерыв, быстренько справившись со своей снедью из газетного свёртка, он неизменно садился за стол и с треском, похожим на короткую пулемётную очередь, высыпал доминошные фишки на отполированную текстолитовую крышку.