— Отчубучим… — удовлетворённо проворчал я. Нормальное, разумное дело у него называется «отчубучим». Ладно. Давай-ка по этому поводу… — предложил я и болтнул бидончиком.
— Давай… пока там Дуня помоется… Огурчики есть, сально копчёное, твоё любимое. Закусим, а Дуня придёт — соберёт поужинать.
Разлив остатки медовухи, Палыч подмигнул мне:
— Ну, за римский водопровод! В общем, с лёгким паром…
Закусив длинным и тонким кусочком сала, Палыч пошёл одеваться к ужину.
— Ты пока медовухи нацеди в графинчик! — крикнул он мне из-за занавески, отгораживающей кровать. — Дуня не любит, когда непорядок… Она в оплетённом бутыле за телевизором. Только муть со дна не взбалтывай.
11
Когда пришла раскрасневшаяся Евдокия Тарасовна и, расчесав свои густые и длинные волосы, невидные обычно в пучке, накрыла на стол, Палыч сказал, придвигая к себе миску с дымящейся картошкой:
— Всё, Дуся. Мы с Юркой решили выкопать тебе во дворе колодец, чтобы вода у тебя всегда была под рукой…
— Вижу, что решили… — иронически сказала Евдокия Тарасовна, заглядывая в пустой бидончик, стоящий на лавке. — Посмотрим, что вы позже решите.
— Нет, ты постой, — раскраснелся Палыч. — Юрка, объясни ты ей.
— Евдокия Тарасовна, — торжественно начал я, поднимая стопку (а не кружку) медовухи. — В ближайшем будущем ваша жизнь будет окружена немыслимым комфортом. Прошу не сомневаться. Ваше здоровье! А ты, — обратился я к Палычу, — ещё и сам не знаешь всего… С лёгким паром, дорогие товарищи!
Мы стали не спеша закусывать. Палыч дул на горячую рассыпчатую картошку и выжидающе посматривал на меня. Чтобы долго не мучить его и вместе с тем чтобы и не спугнуть, я выдержал определённую паузу (к тому же и рот был набит огненной, тающей картошкой) и, проглотив, сказал:
— О колодце дольше говорить, чем делать, как я понимаю. И дело здесь не только в колодце. Скажите мне, уважаемая тётя Дуся, согласились бы вы платить в месяц три рубля за то, чтобы у вас в кухне стояла раковина, а из кранов лилась холодная и горячая вода.
Я налил ещё по стопочке пенной, ещё играющей медовухи и, не обращая никакого внимания на онемевшего Палыча, испуганно лупающего на меня глазами, чокнулся с Евдокией Тарасовной, которая на все мои слова добродушно кивала, слушая их просто как приятную музыку, не несущую никакого конкретного смысла.
— За вашу новую жизнь! — вскричал я, чувствуя, что от радостного умиления у самого подкатывают слёзы. — За комфорт, за прогресс, за цивилизацию! — пошутил я, чтобы снять напряжение. — Ну что же ты, Палыч! Давай выпьем за римский водопровод в Добрянке!