Но не пожалеет!
А вот если не позволит себе эту ночь, то потом будет жалеть об этом до конца своих дней.
Она сделала глубокий вдох и открыла дверь.
Свет в комнате исходил лишь от камина, и Джулиана не сразу увидела Саймона, стоящего у огня со стаканом скотча в руке, одетого только в бриджи и белую рубашку.
Он развернулся к двери, когда она закрыла ее за собой, и изумление на его лице быстро сменилось каким-то другим чувством.
— Что ты здесь делаешь? — Он шагнул к ней и вдруг остановился, словно наткнулся на невидимую стену.
Она опять сделала глубокий вдох.
— Ночь еще не закончилась, Саймон. Ты должен мне остальное.
Герцог прикрыл глаза, и она подумала, что он, возможно, молит Бога о терпении.
— Джулиана, неужели это ты… в одной ночной рубашке? — проговорил он наконец.
Тут Саймон открыл глаза, и взгляды их встретились. Она тут же напомнила себе о том, как сильно любит его, как желает его.
«Сейчас или никогда», — подумала Джулиана. Собравшись с духом, она взялась за пояс халата и быстро развязала его. После чего голосом сирены проговорила:
— На мне нет Ночной рубашки, Саймон.
В следующее мгновение шелковый халат упал к ее ногам.
Ошеломленный Саймон молча смотрел на стоявшую перед ним нагую девушку. И думал он вовсе не о том, что должен устоять перед соблазном, что должен накинуть на нее халат, который она сбросила, и побыстрее выпроводить ее из своей спальни, хотя, безусловно, ему следовало поступить именно так.
Не думал он и о том, что ему следует забыть, что подобное вообще происходило. Потому что, говоря по чести, он знал: это было бы совершенно бесполезно. И он никогда, ни за что на свете не забудет этих мгновений.
Мгновений, когда осознал, что Джулиана будет принадлежать ему. Смелая, дерзкая, нагая. Предлагавшая ему себя.
И она любила его.
Не было у него ни сил, ни желания отказаться от нее. И не было на свете такого мужчины, который смог бы перед ней устоять.
Поэтому он, Саймон, даже и пытаться не станет.
«Все изменится…»
Эти слова промелькнули в его сознании, хотя он и не знал, то ли они предостережение, то ли обещание. Впрочем, ему уже было все равно.
А она стояла перед ним, гордая и неподвижная, стояла, вопросительно глядя на него, и ее обнаженное тело поблескивало в мерцающем золотистом свете камина. Джулиана распустила волосы, и черные локоны ниспадали по ее плечам и соблазнительным полушариям груди. Руки же ее были опущены, и казалось, что она с трудом сдерживалась, чтобы не прикрыть темный треугольник, скрывающий ее самые соблазнительные тайны.
«Она — само совершенство, — подумал Саймон. — И она же — жертвоприношение на алтарь моего рассудка».