— Кто-то должен позаботиться о вашей репутации. К вам могут пристать.
— Кто?
Он медлил с ответом.
— Да кто угодно! Какой-нибудь актер! Или слуга!
— А может, герцог?
Лейтон еще больше помрачнел. Он с минуту молчал, потом сказал:
— Наверное, я это заслужил.
Джулиана отвернулась к окну.
— Я не просила вас идти за мной, ваша светлость.
Снова воцарилось молчание. Она уже думала, что он уйдет, но тут послышались его тихие слова:
— Верно, не просили.
Джулиана резко повернула голову.
— Тогда зачем вы здесь?
Герцог провел ладонью по своим золотистым волосам, и глаза Джулианы расширились; очень уж странным, непохожим на него был этот жест — признак волнения.
— Это было ошибкой, — пробормотал он.
— Легко поправимой, ваша светлость. Полагаю, ваша ложа на противоположной стороне театра. Попросить слугу, чтобы проводил вас назад? Или вы боитесь, что он к вам пристанет?
Его губы сжались в тонкую линию — единственное указание на то, что заметил сарказм в ее словах.
— Я не собирался идти за вами, хотя, видит Бог, и многое другое, вероятно, тоже было ошибкой, пусть и неизбежной. — Он помолчал, обдумывая свои следующие слова. — Я имею в виду все это… И наше с вами пари, и утро в Гайд-парке…
А также вечер в Гайд-парке, — прошептала Джулиана.
Сделав вид, что не расслышал этих слов, герцог продолжал:
— Я бы предпочел не давать сплетникам пищи для сплетен, но, разумеется, не жалею, что спас вас. Хотя все остальное продолжаться не может. Мне вообще не следовало на это соглашаться. Теперь я начинаю понимать, что вы совершенно не способны вести себя благопристойно. Не стоило мне потакать вам.
Потакать ей. Слова эти эхом звучали у нее в ушах, и она прекрасно понимала, что он на самом деле хотел сказать. Он хотел сказать, что она недостаточно хороша для него. Для него и для того мира, в котором он жил.
Как бы горячо она ни клялась, что изменит его мнение о ней и докажет, что он ошибается, решимость в его голосе вынуждала ее задуматься.
Конечно, она ни за что не покажет, что уязвлена, ибо это даст ему слишком большую власть над ней. Даст им всем слишком большую власть над ней. Есть и другие, которые не считают ее хуже или ниже только потому, что она родилась в Италии и что она не аристократка.
Она не даст воли ни боли, ни обиде.
Она даст волю гневу.
Потому что с гневом по крайней мере она может справиться.
Пока в душе ее кипит гнев, ему не победить.
— Потакать мне? — переспросила она, резко развернувшись, так что они оказались лицом к лицу. Может, вы и привыкли к тому, что люди обязательно принимают ваше видение ситуации, ваша светлость, но я не принадлежу к разряду льстецов.