Словно и не было ничего. Вот она, "нормальная жизнь", которая снилась ночами. Но почему‑то привыкнуть, войти в обычную колею никак не удается.
Все нормально, все в порядке… Раз, два, три… Опять захлестывает сумасшествие, и хочется орать от бессилья.
Жизнь разбилась. На две части: время "до" и время "после". Первое — беззаботная молодость, друзья, учеба. Жизнь — разноцветный фейерверк.
Второе — ночные кошмары, безостановочный крик и грохот взрывов в голове. Старые друзья с пустыми глазами. Словно пропасть пролегла…
Чашка кофе. Чашка из тонкого фарфора, белоснежная, с золотым ободком. В кафе играет спокойная музыка, где‑то рядом легкий смех переливами. Девушка пьет кофе. Что она видела в свои двадцать лет? Что она знает об этой жизни? Ходит в институт на скучные лекции, а вечером "отрывается" в клубе под бешеный ритм "долбежных" мелодий. Она мастерски подпиливает себе ногти, не забивая кудрявую головку мыслями о суетности жизни. Конечно, есть и проблемы. Одна из главных — выпросить денег у мамы на десятую пару туфель.
"Какие же они все одинаковые. Только имена разные, а поведение, разговоры… Вот сейчас достанет сигарету и попросит прикурить…".
Резко качнулась земля под ногами. Все же на небе кто‑то присматривает за ним, помогает. Уже в который раз так подвезло. Только землей присыпало слегка.
— Снайпер, сука… А знаешь ли, друг мой Вася, что в этих говеных местах, где нас дрючат уже пятый месяц, растет настоящий шафран? Вот ты видел когда‑нибудь в своей зачуханной Ма-а-скве шафран?
— Не такой уж я темный, друг мой Дима. У шафрана ярко–красный цветок.
— Нет, желтый.
— Коньяк ставлю, что красный.
— Замажемся? Петрович, разбей. Ну, собьет кто‑нибудь этого ублюдка или до ночи торчать здесь собираемся?
— Ваш коньяк, — официантка словно растаяла в воздухе. А ребята, наверное, сейчас жрут консервы с ножа. Вилок в тех местах не выдают, фарфоровых сервизов и подавно.
Война — дело молодых. Так, кажется, пел Цой. Война — скрежет зубовный. А здесь мир. Другой мир. Но ничего не получается. Не выходит "реабилитировать" время "после", превратить его в прежнее время "до". Пытались помочь врачи — усердно "промывали" мозги психологическими "уговариваниями" типа: "Все будет хорошо"… И священники приходили с проповедями, рассказывали о грехах человечества, отчего становилось муторно на душе. Но самый комок подкатывал к горлу, когда для героев войны устраивали праздники дети из приютов. Солдаты, замерев всей своей сущностью, словно под гипнозом, смотрели на сцену, где обездоленные, никому не нужные дети разыгрывали представление для таких же обездоленных, с искалеченным телом и душой, людей.