Я ощутила его ладонь в свободном вырезе моего платья и ощутила наконец в себе новую силу — силу для того, чтобы воспротивиться искушению.
— Прошу тебя, Тим, — проговорила я, — пожалуйста, не надо!
Я оттолкнула его от себя и вскочила на ноги. Дыхание рвалось из моей груди, я остановилась напротив него, прижимая руки к груди.
— Нет, Тим, — прошептала я. И, не говоря более ни слова, бросилась бежать от него. У двери я оглянулась, бросив последний взгляд на его едва различимую застывшую фигуру. А потом оказалась в холодной тьме зала, на ощупь находя путь к лестнице.
— Я вижу, тебе жаль расставаться с этими краями, — проговорил Питер, когда поезд медленно тронулся, увозя нас от платформы полустанка.
— Действительно жаль, — призналась я, глядя назад, на серый шотландский туман, легший на вересковую пустошь.
Мне и вправду не хотелось уезжать из замка, о котором всю свою жизнь я думала с пренебрежением и даже с презрением.
За то короткое время, которое я провела под кровом моего деда, я прочувствовала и сам дух этих мест, и атмосферу замка и поняла, как много все это значило и для моих предков, и до сих пор значило для сурового старика, по-прежнему живущего в нем.
Я не могла облечь свою мысль в точные слова, но мне казалось, что замок этот символизирует всю гордость, стойкость и верность предшествовавших нам поколений. Научилась я также и любить своего деда. Я вполне понимала теперь, почему глаза моей мамы так часто затуманивались, когда она принималась рассказывать о родных ей местах. Мы были связаны с ними, связаны плотью и кровью — о чем невозможно было забыть.
Я восхищалась собственным дедом и в известном смысле почитала его. Он словно бы сошел со страниц исторического романа, и, хотя можно было сказать, что воззрениям его присущи некоторые предрассудки, я оценила целостность и силу его характера, поддерживавшего в нем веру в собственные нормы и правила.
Прежде чем проститься с дедом, я расцеловалась с Джинни Росс, которая сказала мне:
— Скажи своей матери, что пора ей вернуться домой. У лэрда впереди осталось не так уж много лет, и хотя он слишком горд, чтобы попросить ее об этом, твою мать ждет здесь самый теплый прием, едва она переступит порог родного дома.
— Я все скажу маме, — пообещала я.
А потом Джинни, взяв мою руку обеими своими старыми морщинистыми ладонями, негромко произнесла:
— Да благословит тебя Господь, детка, и дарует однажды все то счастье, которого ты ищешь.
Я была слишком растеряна, чтобы найти какой-то ответ, но потом удивлялась тому, каким образом Джинни узнала, что я несчастна. Как могла она заметить, что наш тихий и в известной мере романтический брак с Питером нельзя отнести к числу тех идеальных любовных историй, о которых мечтает любая девушка?