И тут я поняла, что, собственно, он хотел этим сказать. Здесь он мог обрести убежище, хотя я и не знаю почему — он был умным человеком, а я никогда не претендовала на ум. В юные годы я всего лишь была хороша собой и неплохо танцевала.
— Вы выступали на сцене? — спросила я.
Миссис Хьюитт поднялась, и, взяв с пианино фотографию, подала ее мне.
— Такой я была, — сказала она.
И я увидела хорошенькую круглолицую девушку в наряде Клеопатры. Забавная старая фотография тем не менее сохранила, на мой взгляд, броскую и зовущую привлекательность.
— А вот еще одна, — продолжила миссис Хьюитт, снимая фотографию с каминной доски.
На этом снимке ее пышные волосы выходили за пределы кадра, и она во весь рот улыбалась в объектив.
— Я пользовалась некоторой известностью, это так, — сказала она. — По большей части в мюзик-холлах. Меня называли Ожившей розой, потому что у меня была такая сценка. Занавес поднимался, и я выглядывала из огромной вазы, посреди пышных юбок из розовой тафты, поднятых вверх — к плечам.
Выдержав паузу, я спускалась вниз по устроенной позади вазы лестнице и начинала танцевать на сцене. Было очень мило. Ваш дядя вечер за вечером приходил посмотреть на меня.
— Миссис Хьюитт, — сказала я. — Я пришла…
— Зовите меня Рози, дорогая, — перебила она. — Терпеть не могу, когда меня называют миссис Хьюитт. Потом это имя напоминает мне о бедном Хьюитте, моей радости, увы, безвременно потерянной! Если бы не настояние вашего дяди, давно избавилась бы от этой фамилии.
— А что же произошло с вашим мужем? — спросила я.
— Самой хотелось бы знать, — ответила Рози. — Ускакал неведомо куда ровно через две недели после нашего брака, и с тех пор от него ни слуху ни духу. Не удивлюсь, если у него уже где-то была жена, но вряд ли это можно доказать.
— Как это было ужасно для вас! — проговорила я.
— O, не стоит сочувствия, дорогая моя. В те времена в моей жизни было много мужчин. Конечно, еще до того, как я познакомилась с вашим дядей. Я преуспевала по своим меркам, a потом познакомилась с режиссером — по крайней мере, он так себя называл, — он подсказал мне идею Ожившей розы и вывел на большую сцену.
Одно время я получала тридцать фунтов в неделю, а потом появился ваш дядя, и я поняла, что выдохлась, что сцена меня больше не интересует. Я выступила еще несколько раз, но все пошло иначе — сердце мое было уже в другом месте. К тому же мы путешествовали, и ни один агент не станет интересоваться тем, кто сегодня готов участвовать в спектакле, а завтра нет. Еще глоток портвейна?
Я покачала головой.