Однажды утром Гладис вошла в класс, опустив глаза долу. Фанни вонзила ей локоть в бок за то, что та не поздоровалась с нею, и Гладис, произнося «привет», обнажила передние зубы, схваченные выписанной логопедом скобой. Ей велели носить ее четыре года — до самого бала в честь совершеннолетия, который давался для пятнадцатилетних. Гладис необходимо было выговориться, и она со слезами на глазах призналась подруге, что с каждым днем точащая ее тоска существования возрастает. На что Фанни, у которой сформировался собственный словарь и запас идей, отреагировала насмешливо, заявив, что, согласно теории психоанализа, это не тоска существования, но тоска от невозможности соответствовать своим амбициям. «Ты тоскуешь оттого, что твои зубы не такие ровные, как мои», — произнесла она и продемонстрировала ряд одинаковых, коротких и желтоватых зубов. Гладис сочла их короткими и желтыми, но не нашла в себе мужества бросить подруге вызов и смолчала.
В следующую субботу Фанни праздновала свой день рождения. Угощали шоколадом, в гости к ней съехались родные и знакомые. Гладис была единственной из приглашенных на празднование школьных подруг. На этом дне рождения она, наконец, впервые познакомилась со старшей сестрой Фанни, которую звали Буби. Той было шестнадцать, это была полная, малопривлекательная девочка. Гладис попросила, чтобы та показала ей все свои рисунки, — и постаралась твердо запомнить адрес художественной школы, выведенный круглыми буквами в начале каждой тетради. Всякий раз, как Фанни начинала в школе рассказывать о своей сестре-художнице, та представлялась Гладис прекрасной и артистичной (при этом слове воображение рисовало ей утонченную и мечтательную девушку, в неизменно изящной позе, с босыми ногами и задрапированную водопадом волос). Что касается себя самой, то Гладис никогда не рассматривала всерьез возможности поступления в художественную школу, не чувствуя себя способной соответствовать требованиям, предъявляемым там к каждому ученику.
В ближайший понедельник Фанни поведала, что ее семейство нашло Гладис чересчур робкой для ее возраста. А на перемене, пока Фанни впопыхах пролистывала учебник, Гладис чистосердечно живописала остальным девочкам, какая тесная у той квартира: настолько, что старшая сестра вынуждена спать в гостиной, а сама Фанни — в комнате родителей.
В четверг, как обычно, Педро Алехандро Д'Онофрио вернулся с работы со свежим номером «Богатея». Гладис тут же отобрала у отца журнал и раскрыла его на излюбленной странице, которая на сей раз была полностью занята юмористическим рисунком: двое элегантных, донжуанского вида друзей вот-вот повернут за угол, где их поджидает пара приглашенных ими на свидание подружек — одна вполне привлекательная, а вторая бородатая горбунья. При этом один из молодых людей сообщал другому, что его девушка прихватила для того свою подружку, такую же красивую, как она. Отец, уловив юмор, рассмеялся: «Придется бедняге развлекать это чучело!» Когда кто-нибудь произносил это слово применительно к некрасивой женщине, Гладис невольно казалось, что это относится к ней. То же самое со словами «старая дева». При тех и других словах она отводила глаза в сторону. Но на сей раз появилась мать, которая со словами «хватит целыми днями читать всякие гадости!» вырвала журнал из рук дочери и принялась жаловаться супругу, что, несмотря на все ее замечания, Гладис целыми днями напролет сидит согнувшись в три погибели, с опущенными плечами и провалившейся грудью и «не пожелала, вопреки всем уговорам, записаться в баскетбольную секцию, а вместо этого вздумала посещать рисовальную школу, чтобы горбиться еще больше, а она и без того — смотри, какая тощая да зеленая!» И следом в ушах Гладис прозвенели слова, которые она так боялась услышать из уст отца, — причем услышала она эту фразу еще до того, как тот успел ее произнести. Казалось, отец телепатически прочитал ее в сознании дочери и затем громко отчеканил: «Ты должна слушаться мамочку, потому что папе не нужна дочка-чучело».