Жена-Офелия всегда будет рабой. Дездемона — это друг и товарищ, не способный ни на ложь, ни на измену… «Не может быть бесчестной Дездемона!» — говорит Отелло.
О, как близка, как понятна эта женщина Надежде Васильевне! Ей почти не нужно работать над этой ролью. Здесь она дает публике себя. Она раскрывает пред ней собственную душу… Весь ее мощный темперамент впервые проявляется в сцене объяснения с отцом и дожем.
И темперамент этот так захватывает, так взвинчивает зрителя, что опять весь театр вызывает дебютантку.
Дальнейшее действие — сплошной триумф.
«В чем тайна этого обаяния? Этого успеха? — думает Муратов. — Почему все мы плачем? Почему безумствуем?.. Потому что это не игра, не искусство… Это сама жизнь, которая победно вырвалась из оков рутины. Это то, что уже сделано в Москве Мочаловым и Щепкиным. Это конец классицизма и романтизма… Лет через пять эта женщина создаст в провинции новую школу. Никто даже в драмах не будет менуэтно выступать, как и сейчас выступает в Париже Рашель, а в Петербурге Каратыгин и прекрасная, но холодная Асенкова. Еще лет пять, и никто уже не будет принимать ходульных поз, и делать условные жесты… Никто не будет говорить с ложным пафосом или «петь», как поют даже в комедиях французские актрисы. Эти образцы забудутся. Простота, естественность, непосредственность Нероновой обаятельны, потому что это искусство будущего…»
В сценах с Отелло, оскорбляющим Дездемону, дебютантка плачет настоящими слезами. «Потом она научится владеть собой», — думает Муратов. — Будут плакать все. Не она…»
Перед последним актом, после вызовов, Неронова выходит за кулисы и попадает в объятия Раевской.
— Поздравляю вас! — сладко говорит та и целует Неронову в щеку.
«Это что же будет? — думает антрепренер, издали наблюдая эту сцену. — Поцелуй Иудин?.. Не готовит ли она какую-нибудь пакость?»
Сильное впечатление производит сцена с Эмилией, когда Дездемона рыдающим голосом поет об Ивушке, когда она трогательно говорит о любви к мужу… Она все прощает ему: его оскорбления, побои… Но это не покорность рабы. Это снисхождение. Это жалость сильной и правой к слабому и заблуждающемуся.
Только перед смертью мужество покидает гордую Дездемону. Как ребенок боится тьмы, так она боится уничтожения. Жизнерадостная, она не может, не хочет верить в близкий конец. Ей так ясна ее собственная правота… Как страстно, как стремительно защищается она от обвинений мужа! С какой потрясающей искренностью и силой на слова Отелло: «Подумай о грехах своих…» — у нее срывается крик: «Мои грехи — моя любовь к тебе!..»