Был превосходный ужин. Пили шампанское. Спримон плакал в уголку, вспоминая Федю. Но Вера, казалось, забыла о нем. Барон надел ей на пальчик массивное кольцо. Все ее поздравляли. Спримон подошел последним. Поглядел на Веру, хотел сказать что-то, но беспомощно махнул рукой, всхлипнул и вышел из гостиной. Побледнев и затуманившись, Вера смотрела ему вслед.
Надежда Васильевна догнала Спримона в передней, обняла его и поцеловала в висок.
— Воля Божия, голубчик!.. Знать, не судьба… А жизнь берет свое.
— Простите меня, кумушка!.. Омрачил я вашу радость. Разрешите уехать… Тяжело.
Потом были танцы. Заснули на заре.
Вера за этот месяц привязалась к барону и даже скучала без него. Было такое чувство, словно это добрый баловник- дядя. Со всеми сдержанная, с ним она делилась всеми мыслями и впечатлениями, была даже экспансивна, отлично понимая, что он ее никогда не осудит.
Спримон заехал к чаю и, выкладывая перед кумой городские сплетни и факты, между прочим, сообщил, что торговку Анну, поставщицу Нероновой, посадили в холодную.
— Это за что?
— А как же?.. Напилась и ну честить квартального!.. Да по… (он оглянулся на внимательно слушавшую Веру), да по-французски, по-французски… Какова ваша фаворитка?
У Веры глаза стали вдвое больше.
— Где же, мамочка, она выучилась по-французски?
Грузная фигура Спримона заколыхалась от смеха.
В ту же минуту вошел опоздавший жених.
Спримон скоро откланялся. Надежда Васильевна вышла из столовой.
Вера, как всегда, занимала жениха, щебетала, как птичка. Рассказала она и про торговку.
— Она-то его по-французски… по-французски… Можете себе представить?!
Барон поперхнулся чаем.
В дверях стояла Надежда Васильевна, красная, гневная.
— Вера! Иди мерить платье… Тебя Аннушка ждет.
Она села, глянула на барона и расхохоталась.
— Я никогда такой дурой не была в ее годы, барон… Можете себя поздравить? Ровно ничего не понимает. Вам ее азбуке учить придется.
— Ах, я так и понял, что она…
— Конечно, она уверена, что Аннушка училась в пансионе.
Они оба хохотали до слез.
За неделю до свадьбы барон снял квартиру в четыре комнаты, которую скромно меблировал. Надежда Васильевна внимательно оглядела ее, прикупила еще мебели, ковров и занавесок.
За два дня до свадьбы из всех концов дома в гостиную внесли сундуки — приданое Веры — и выставили их в ряд. В одном было роскошное белье для жениха из тончайшего голландского полотна, а белье Веры из полотна и из батиста, все в кружевах, прошивках и лентах или расшитое гладью. Затем столовое и постельное белье, все дюжинами, перевязанное лентами с громадными монограммами и короной. В другом сундуке лежали теплые вещи: салоп вишневого бархата на меху черно-бурой лисицы, хранившийся в кладовой уже пятнадцать лет и оцененный в две тысячи рублей, горностаевая шубка в четыреста рублей (все подношения поклонников артистке Нероновой в ее бенефис), такая же муфта, муфта соболья, горностаевая тальма в сто двадцать рублей и шинель для жениха с бобровым камчатским воротником. В третьем и четвертом сундуках были уложены зимние и летние платья — вечерние, бальные, визитные, домашние. В пятом — куски полотна, отрезки бархата и атласа на платья, кружева, ленты, наколки и чепцы, дорогие шали, шарфы, веера, атласная обувь. Все собственные сундуки и гардеробы Надежды Васильевны опустели.