Она называла это чувство словами: симпатия, уважение, но инстинктивно понимала, что эти слова не выражают его, что они только мгновенно успокаивают ее совесть, совесть замужней женщины — она любила Караулова.
Она любила его любовью глубокой, чистой, любила сердцем неутешным, обливающимся кровью.
Не любовника представляла она себе в этом человеке, а друга любящего, самоотверженного, но и это ей не всегда удавалось.
В продолжение года она вся отдалась Богу и дочери, она делала все, чтобы потушить разгорающееся пламя, пробовала забыть.
Но увы, забвения не приходило; ничто не могло изгладить образ отсутствующего, и чем больше графиня Конкордия удалялась от света, тем более все напоминало ей о нем, ей некуда было укрыться от самой себя, а она сама и он были одно и тоже.
Его популярность в Петербурге росла, и всюду она слышала и читала его имя.
Караулов, видимо, приговорил себя к ссылке, рассчитывая остаться за границей дольше, нежели того требовала командировка.
Его исследования, как мы уже говорили, произвели фурор не только в русском, но и в европейском медицинском мире.
Друзья звали его в Россию, чтобы насладиться первыми лучами славы, но Караулов был глух к этим призывам.
Таким образом Федор Дмитриевич и графиня Белавина, разлученные друг с другом, без малейшей связующей нити, как бы физически умершие друг для друга, духовно были вместе, не расставаясь ни на одну секунду.
Подле Конкордии Васильевны росла и хорошела маленькая Кора.
Только здоровье ее было не из крепких, она то и дело хворала.
Глубоко огорченная мать трепетала каждый раз, когда ночью подходила на цыпочках к маленькой кроватке любоваться на свою дочь после приступа беспокойного кашля или же почти беспричинной дурноты.
Она склонялась тогда над спящей девочкой в позе, как бы предохраняющей ребенка от неумолимой косы смерти.
Так проводила свое время мать между тем как отец все ниже и ниже опускался нравственно.
Он окончательно сделался игрушкой своих страстей.
В тридцать лет он выглядел стариком.
Оргии следовали за оргиями и им не виделось конца. Чуждый всякого расчета, он сорил деньгами жены направо и налево.
Он был положительно окован любовными интригами.
Только чудо могло спасти его от погибели.
Таков закон.
Подобная жизнь для человека — это огонь, пожирающий смолистые деревья, находящий поддержку для своего пламени в их собственном соку.
Это род болезни, где физическое состояние больного действует удручающе на нравственное.
От уступки к уступке он дошел до привычки.
Им овладела хроническая болезнь, а необходимой решимости остановиться не доставало, да и не могло быть по самому ходу болезни.