Они сели в конце описанного нами разговора, и Фанни Викторовна заметила движение доктора подняться с кресла.
— Я отгадываю, с чуть заметною усмешкой сказала она, — куда вы спешите… Вы надеетесь спасти вашего друга от новой опасности.
— Да… Вы не ошиблись, — ответил Федор Дмитриевич, — я спасу его, или…
— Или погибнете сами, — перебила она его. — Позвольте мне вам дать совет… Откажитесь от человека, которого вы все равно не спасете… Откажитесь и от любви опасной и, однако, не бескорыстной… Утешить обманутую женщину можно лишь помогая ей обмануть обманщика.
Караулов вздрогнул.
Фанни Викторовна попала в его больное место.
Глаза его блеснули гневом.
— Милостивая государыня… — встал он с угрожающим видом.
Она не тронулась с места.
— Протестуйте, сердитесь, — грустно сказала она, — это обязанность каждого честного человека. Но все-таки вы не избежите своей судьбы… Теперь я все сказала и более вас не удерживаю… Но если вы будете благоразумны, то откажетесь от любви к женщине, которая вам не может принадлежать.
Это был новый меткий удар.
Но главная причина нравственного страдания доктора Караулова была та, что его тайна, его заветная тайна находилась в руках этой женщины.
Фанни Викторовна снова точно прочла его мысль.
— Будьте покойны, я не скажу никому об этом… Но если бы вы захотели, я сумела бы вас заставить позабыть и ваше, и свое прошлое.
— Прощайте… — холодно сказал он ей на это и вышел из гостиной, а затем и из дому.
Итак, граф и графиня Белавины разошлись! То, что ему сказали на Литейной, подтвердили и на Фурштадтской.
Это известие, сомневаться в котором он теперь уже не имел основания, до глубины души взволновало Федора Дмитриевича Караулова.
Необходимо было узнать подробности.
Нужно ли разыскать графа Владимира, или же сперва повидать его жену?
Вот вопрос, который возник в уме доктора.
Он решил его в первом смысле.
Это было, по его мнению, приличнее и соответствовало законам дружбы.
Ужасные выводы бывшей содержанки графа Белавина раздавались еще в ушах Караулова, и как ни чисты были его намерения относительно графини Конкордии, слова влюбленной кокотки подмешали в их чистоту жизненной грязи.
— Ужели я способен на подобную низость? — спрашивал он самого себя. — Ужели моя любовь, сотканная из поклонения и уважения, омытая слезами, удобренная отречением, могла вырасти в плотское чувство и сделаться причиной нравственного падения для меня и для любимого мною существа? Возможно ли, что, любя графиню Конкордию как неземное создание, я могу соблазниться ею, как женщиной?.. Конечно, нет!