Наконец настала минута, полная страха и надежды.
Графиня вела себя, что называется, «молодцом», и роды не только совершились благополучно, и от них не пострадала красота молодой женщины, но напротив — она сделалась еще прекраснее.
Граф находился безотлучно у ложа страдания и святой радости матери, к великому утешению молодой супруги.
Появившаяся у кровати колыбель, в которой копошилась новая жилица мира, тотчас же сделалась не только центром всего дома, но и центром новой жизни.
Новорожденной девочке дали имя Конкордия не столько в честь матери, сколько по внутреннему смыслу этого имени, означающем в переводе «согласие».
Но внесло ли это существо действительно согласие между супругами?
Так, по крайней мере, думала мать, настоявшая на этом имени.
Отца, увы, появление ребенка радовало только первые дни.
Рождение девочки обмануло надежды графа Белавина на наследника, продолжателя графского рода.
Это повергло его в уныние.
Он даже упустил из виду, что оба они с женой молоды, здоровы и сильны — рождение сына могло быть более чем вероятным в будущем.
Когда некоторые друзья, которым он поведал свое разочарование, намекали ему об этом, он только махал рукой.
Как будто он считал это невозможным.
Причина этому, однако, лежала глубже, нежели это казалось на первый взгляд.
Графиня Конкордия Васильевна несмотря, как мы уже сказали, на ставшую еще обаятельнее после родов красоту потеряла для него свойство женщины.
Вся отдавшаяся своему ребенку, проводившая у его колыбели дни и часть ночей, она, естественно, стала почти чужой для мужа, на которого эта написанная на лице молодой женщины постоянная забота о своей малютке действовала угнетающим образом. Он чувствовал, что отныне она не принадлежит ему всецело, он шел далее — он был уверен, что даже в то время, когда он держал ее в своих объятиях, она думала не о нем, а своей дочери.
Это убивало страсть.
Постоянно строго-озабоченное лицо молодой женщины, одетой в темные цвета, с улыбкой, появлявшейся лишь у колыбели ее малютки, естественно, не представляло объекта игривых мыслей, распаляющих желания поживших людей, к числу которых принадлежал граф Владимир Петрович.
Две-три неудачные попытки в этом смысле окончательно отдалили его от жены физически.
По свойственному всем подобным ему людям эгоизму, он обвинял всех, кроме себя: жену и даже малютку-дочь, отнявшую у него первую.
Графиня, увлеченная своими материнскими чувствами, не замечала этого.
Она простила своему мужу, чего же было ему надо еще?
Она подарила его прелестною дочерью — как может он быть теперь чем-нибудь недоволен?