Накрытый на восемь приборов стол блестел тончайшим столовым бельем, богемским хрусталем и серебром.
Все, что было гастрономически утонченного — все это представилось взорам графа — любителя поесть всласть.
Караулов между тем окинул все это помещение предстоявшего пира равнодушным взглядом.
— Прелестно, великолепно, ты волшебница… — рассыпался Владимир Петрович перед Фанни Викторовной, свысока, как нечто должное, принимавшей расточаемые ей похвалы.
Электрический звонок швейцара дал знать о прибытии гостей.
Все трое отправились снова в красную гостиную.
Казалось, что случайно прибыли разом все приглашенные.
Их было двое мужчин и три дамы, при первом взгляде на которых не оставалось сомнения, что они принадлежали к петербургскому «полусвету». Кричащие наряды, вызывающие взгляды, слишком большое количество драгоценных камней, чтобы они могли быть куплены мужем или одним любовником.
Караулов вздрогнул.
По количеству приглашенных женщин он понял намерение хозяина.
В том кругу, где вращался граф, женщина считалась гастрономической принадлежностью обедов и ужинов, как и последний деликатес сезона в виде свежих огурцов и земляники в декабре.
Среди прибывших дам была, значит, и его, Федора Дмитриевича, порция.
Чувство невыносимой гадливости наполнило его душу.
Вопрос, что ему теперь делать, он обсуждал только одно мгновение.
Граф Белавин, уже радушно встретив гостей, начал представлять его.
— Позвольте вам представить, божественная Эстер, и всем вам, господа, — подвел силой Караулова Владимир Петрович к великолепной брюнетке, глаза которой были полны обещаний, — доктора Караулова, современную знаменитость, только что одержавшего блестящую победу над самой страшной и опасной при первом ее объятии женщиной — холерой… Но что для меня дороже всего — это мой лучший друг.
Шепот одобрения пронесся среди присутствующих при этом остроумном представлении.
— Это прелестно… Женщина, самая страшная и опасная при первом ее объятии… Это действительно так…
— Восхитительно!
— Остроумно!
Таковы были посыпавшиеся замечания, сопровождаемые веселым смехом.
Не до смеха было одному Караулову.
Он стоял возле хозяина, серьезный, бледный как полотно и до боли кусал себе нижнюю губу.
Вдруг он порывисто взял под руку графа и, отведя его в сторону, сказал с дрожью в голосе:
— Ты мне позволишь проститься с тобой и уехать, я теперь узнал твой укромный уголок.
Граф широко раскрыл глаза.
Группа гостей с хозяйкой стояли в стороне и перешептывались между собой, поняв, что случилось что-то неладное.
Не дожидаясь ответа, Федор Дмитриевич вышел из гостиной в зал.