— Какой ты смешной, Ашир. Ну как же можно не знать?
— А ты знаешь?
— Я знаю.
— Ну и куда же ты сейчас пойдёшь?
Она думала не больше секунды.
— Туда же, куда и ты.
— Тогда пошли к водопаду.
— Это ты замечательно придумал, Ашир. Пошли.
И она пошла впереди. Шла она очень быстро. Просто удивительно было, как это ей удаётся. Она словно плыла над землёй, стараясь не обидеть ни одно существо, не наступить ни на одну травинку, и вместе с тем мне приходилось то и дело прибавлять шагу, чтобы не отстать от неё. Я всё время думал, что же сказать ей такое, чтобы она поняла, что у меня на сердце, но в голове была какая-то каша. А тут ещё Кумыш, то и дело оглядываясь, посмеивалась надо мной.
— Что-то ты совсем разучился ходить, Ашир. Еле плетёшься. Может устал? Может отдохнуть хочешь?
— Я? Устал?
— А кто еле-еле плетётся следом?
— Просто боюсь наступить тебе на пятки.
— Смотри, не заблудись, когда один останешься.
— Да я не только не отстану от тебя, а если и побежишь, догоню в два прыжка.
— Догоняй, хвастунишка.
И она, засмеявшись своим рассыпчатым серебряным смехом, помчалась по тропинке, петлявшей вдоль арыка, обсаженного тутовыми деревьями. Её толстые длинные косы летели вслед за ней, а на расстоянии вытянутой руки вслед за косами бежал я, готовый схватить её в любую минуту. Но мне не хотелось этого делать, Мне хотелось одного — чтобы этот стремительный бег никогда не прерывался, чтобы он длился и длился без конца. От ночной усталости не осталось и следа. Наконец, я поровнялся с ней, и в этот момент она споткнулась, так что, не схвати я её, она упала бы.
Вот так это произошло.
Сначала ни я, ни она, казалось, не понимали этого. Ещё мгновенье назад мы неслись с ней, словно птицы, а теперь я держал её в объятьях, чувствовал всю её, прижимал к груди, и слышал, как бьётся, словно хочет вырваться на свободу, моё собственное сердце.
Потом она сказала:
— Отпусти меня.
Но руки мои никак не хотели этого делить. Тогда она сказала, уже сердясь:
— Пусти. Люди могут увидеть.
Мне было всё нипочём. Пусть видят.
— Пусть видят.
— Пусти, говорю. — И руки Кумыш упёрлись в мою грудь. Она была совсем не слабенькой, но что она могла сделать со мной, будь она и втрое сильней. Ничего.
— Ты же сама сказала, чтобы я тебя ловил.
— Ну, а теперь отпусти. Слышишь.
И тут я разжал руки. Я не узнавал Кумыш, таким голосом она ещё никогда не разговаривала со мной. Я вообще не предполагал, что голос её может быть таким холодным, даже враждебным. Словно она разговаривала со своим злейшим врагом.
— Прости меня, Кумыш, — сказал я. — Я не хотел тебя обидеть.