Мысли в последнее время путались, часто, проснувшись, Елена Михайловна не понимала, где находится. Просыпалась она рано, даже летом еще затемно. Лихорадочно нащупывала на тумбочке кнопку ночника, с отвращением ощущая задравшееся под спину мокрое ночное тряпье. Спать удавалось только на спине, по-другому лечь не пускали ноги. «Лева! Левушка!» Подходила Марина Семенна или Надя, растрепанная, мятая, в байковой рубахе. Вынимали из-под нее, меняли. С натугой ворочали недвижимое, заржавевшее со сна тело. Желтые лохмушки на голове Марины Семенны обреченно подрагивали.
Ей самой за шестьдесят, не меньше, чем Наде. Радикулит, ишиас, удаленный желчный пузырь. Каждый раз сообщала с гордостью, что больше двух килограмм ей поднимать нельзя. Вместе поворачивали, терли слежавшуюся кожу на крестце, Надя мазала очередным притиранием. «Я не буду свет выключать, ложитесь, Марина Семенна, а мне уж не заснуть». Елена Михайловна вопрошала в Надину удаляющуюся спину: «А где Левушка?» За стенкой пронзительно скрипел диван, одинаково на даче и в городе. Иногда после этого Елена Михайловна дремала короткими урывками, снилась всякая ерунда, зыбкие, размытые лица. А иногда удавалось заснуть глубоко, часов до девяти, и тогда весь последующий день она чувствовала себя хорошо, пыталась ходить, подолгу сидела в кресле. Вспоминала…
До завтрака полагалась гимнастика. Покладистый папенька на этом пункте вдруг становился необычайно строг. У него был составлен особый комплекс. Дети босиком выходили на лужайку у передней двери и двадцать минут старательно упражнялись под его руководством. Маменька стояла в окне, еще не причесанная, с помятым лицом, и внимательно следила. Она никогда не перечила мужу, но уж больно слаба и худа была в то лето Леночка, младшая, мамина любимица. Всю весну прокашляла. Боялись процесса, кутали, поили молоком. К чему эти экзерсисы на росе? Маменька придвигалась ближе к окну, близоруко щурилась на детские ножки: Лелины стройные девичьи, Митины жеребячьи и Леночкины – самые тоненькие. Ей девять лет, коса, острые коленки, мягкая киевская травка нежно щекочет ступни. На завтрак булочки с маслом и какао.
Теперь, восемьдесят лет спустя, Елена Михайловна делает гимнастику в постели. Стопы на себя, к стене, на себя, к стене. Кровать распирает поперек узкую комнату, окнами на север. Стены обшиты фанерой, взгляд как раз застывает на том месте, где из-под крыши текло, и стена вздулась и треснула. Левая нога совсем не сгибается. Какие у нее были колени в юности? Она не помнит. Правая в ширину сейчас занимает полкровати, и невероятно сложно дотянуться до нее рукой, чтобы потрогать. Вот Гриша наверняка помнит ее ножки! Любил, сидя рядом, класть ладонь на ее колено. «Гриша!» Ах да, он же умер. Странно, как она могла забыть. В семидесятом году. Теперь попробовать немного повернуться на полубок и согнуть какую-нибудь ногу… Так начинается со скрипом день. Бывает, до самого обеда она хандрит, киснет, нет сил двигаться, опять мокро, хоть бы это закончилось когда-нибудь!