Странно, что эту комнату она выбрала сама. Их с Гришей бывшая, первая от входа, выходила на веранду, на восток. По утрам через плотные шторы счастливо и бесцеремонно перло солнце. С внешней стороны прямо под окном стоял стол. За ним всегда завтракали, здесь даже в мае пригревало. Наружное стекло было закапано мелкими брызгами чая и жидкой каши.
В шестьдесят третьем году родился внук Сережа, летом ему было четыре или пять месяцев, Надя со своей матерью и Женечкой снимали комнату у молочницы, так как Гриша с Левой затеяли на даче большие перемены. Подновили веранду, пристроили еще две комнаты сбоку (в том числе и нынешнюю угловую), со стороны кухни получилось еще крыльцо.
Были планы насчет второго этажа, которые Елена Михайловна не одобряла. Она вообще тогда ничего не одобряла. Надю, Левушкины хозяйственные порывы, новые комнаты. «Он же парень, Еленка! Пойдут друзья, подруги! Вот уже какой! Мужик!» Гриша тряс на вытянутых руках толстого хохочущего Сережку. «А у нас три метра в чистом поле!» Елена Михайловна тем летом работала в городе, у нее, собственно, были и не рабочие причины там оставаться. Ей ситуация с ремонтом дачи была более чем выгодна. Никто ее не беспокоил. Она приезжала редко, откормиться Женечкиными щами и потискать внука. Бабушка! А незадолго до Гришиной смерти взялись все-таки за второй этаж. «Персональный Еленочкин мезонин с видом на реку». Она там ни дня не ночевала. Обои доклеивали с Надей через год, как Гриши не стало. Там действительно потом, как и предполагалось ранее, ночевали летние Сережкины гости.
В городе чуть лучше. Окна на запад. Вечером солнце передвигается от подоконника до середины коврика, на уровне фотографического портрета папеньки, такого мутного, что сомнения берут – папенька ли это? По левой стене книжные полки, шкаф, тоже с книгами, неработающая радиола на тумбочке, сундук со старыми журналами. По правой стене – письменный стол, дополнительно расширенный с помощью доски. Гришин стол. На столе груды нужных и ненужных вещей – прибор для измерения давления (подарок из Израиля, первый и практически последний), именующийся у них просто «прибором», лекарства в двух обувных коробках, все без исключения пахнущие валерьянкой, старинная шкатулка, пахнущая детством, стопка книг, три пары разнообразных очков, причем две – Левушкины. На подоконнике тоже книги, лекарства, письма, чайная чашка, фиалка в детском ведерке.
В окне виден «сталинский» дом напротив, через проезжую часть, его аварийные, заваленные хламом, балконы. На один изредка выходит покурить толстый мужчина в полосатом халате. Парит над гудящей улицей. Машин с каждым годом все больше и больше. Мужчина за годы наблюдения постарел на глазах у Елены Михайловны, халат перестал сходиться на животе.