— Сир, я был там, но не совершал всех этих мерзостей. Грязный Поэт сам признает, что я не убивал маленького торговца вафлями.
— Кто же это сделал?
Граф де Бриенн хранил молчание.
— Я одобряю, месье, ваше нежелание полностью перекладывать на плечи других ответственность за поступки, в которых есть и доля вашей вины. Это можно прочитать по вашему лицу. Но тем хуже для вас, мессир граф, что вы имели несчастье позволить себя узнать. Вы заплатите за всех. Простой народ ропщет… и имеет на это право. Именно поэтому необходимо, чтобы правосудие восторжествовало, причем как можно скорее. Я хочу, чтобы уже сегодня вечером на Новом мосту говорили, что граф де Бриенн в Бастилии… и что он будет жестко наказан. Что касается меня, то я в восторге от того, что мне представился повод избавиться от человека, которого едва переношу. И вы знаете, по какой причине.
Незадачливый Бриенн со вздохом вспомнил о робких поцелуях, которые он пытался сорвать с уст прелестной Лавальер, когда еще не знал о намерениях короля по отношению к этой девушке.
Итак, ему придется расплачиваться и за невинное мимолетное увлечение, и за безобразную оргию. Еще один дворянин в Париже проклял перо поэта. По дороге в Бастилию карету, в которой везли Бриенна, остановила толпа торговок с Центрального рынка. Они размахивали листками с памфлетом и разделочными ножами: женщины кричали, что собираются подвергнуть заключенного той же пытке, от которой погиб несчастный мэтр Буржю.
Бриенн смог вздохнуть спокойно лишь тогда, когда за ним захлопнулись тяжелые двери тюрьмы. Его мужское достоинство было спасено!
* * *
Но на следующее утро новая лавина белых листов обрушилась на Париж. И — невиданная наглость! — одну из эпиграмм король обнаружил непосредственно под своей тарелкой с легкой закуской, которую он намеревался откушать перед тем, как ехать в Булонский лес охотиться на оленей.
Охоту отменили, а мессир д’Олон, главный ловчий Франции, отправился в направлении, прямо противоположном тому, по которому он намеревался следовать. То есть вместо того, чтобы спуститься по Кур-ля-Рен, он поднялся по улице Святого Антония, ведущей к Бастилии.
В новом памфлете поэт указал на д’Олона как на человека, державшего мэтра Буржю, пока его истязали.
Но каждый день по одному
Я свету объявлю всему
Их имена, и под конец
Узнают все, кто тот подлец,
Что проливает кровь шутя.
Так кто же заколол дитя?
Затем наступила очередь де Лозена. Его имя стали выкрикивать на улицах, когда он мчался в карете к утреннему туалету короля. Пегилен тут же приказал развернуть лошадей по направлению к Бастилии.