Не помню, так ли она кричала, но крик этот поднял всех.
- Куна, - пробормотал отел.
Мать всплеснула руками:
- Ишь, старшины! Расселись и не знают ничего. А ну пошли!
Всей толпой, толкая столы и опрокидывая лавы, гости двинулись за ней. Отец когда-то уверял, что для жены она еще как сказать, а для полководца - в самый раз. Верно. Все бежали за матерью, ничего не спрашивая. Даже я не сразу поняла, куда она нас ведет.
Мы сгрудились у входа, пытаясь разобрать, что там деется. В полутьме чувствовалось только сдавленное дыхание да чужие локти под ребрами - так было тесно. А мать застыла с протянутой дланью, точно указывала на дело рук своих. Покой освещен был скудно, оттого и разобрали только, что в заклятом кресле кто-то сидит. Многим со страху примстилось, сам Хозяин. Передние попятились, давка стала невыносимая. Но мать оказалась иных похрабрее, подкралась на цыпочках к потолочной светильне и запалила все семнадцать восковиц разом. И тогда мы увидели, что в кресле, обнимая ладонями резные подлокотники, спит Керин.
После она рассказывала мне, что очень устала и решила, никого не тревожа, уйти к себе, однако заблудилась в темном доме и присела отдохнуть в первое же кресло. А потом и задремала в нем. И знай она, что кресло это заклятое, она б его за три покоя обошла. Только я ей тогда не очень поверила.
А моя мать, когда улеглась суматоха, добавила кое-что от себя. Мол как раз побежала она на кухню Нессе кой-что наказать, и как в сердце что толкнуло покой не заперт, мало ли... Прибежала и сползла по косяку, хвала Живье, светильню не обронила, так бы точно пожару быть, упаси Перун. Стоит на коленях, светильник держит и рассмотрела наконец: гостья их, что Дракона убила, спит в кресле, и ее руки спокойно на руках деревянных. Стало быть, сняла она заклятье, ущел Хозяин. Она гостью-то тревожить не стала, а бегом насколько сил, чтобы все увидели.
Это мы узнали потом. А тогда... не знаю, как вышло, только все, будто неведомой силе повинуясь, опустились на колени. И застыли. Я лиц не видела. Только знаю, что отчаянные они были и просветленные. А Керин, должно быть, почувствовала наши взгляды и открыла глаза. Золотые - испуганные и изумленные. И моя мать прошептала тихо:
- Золотоглазая.... Люди, смотрите! Золотоглазая!
Глава 7.
Большой Торг обрушился на Ясень внезапно, как половодье. Город не успел еще опомниться после смерти дракона и явления Золотоглазой - сгинуло в одночасье многолетнее иго, ожила Легенда. Пированье и ликованье были таковы, что первые купцы из Ситана, заранее явившиеся на торг, сочли, что опоздали, и Торг завершился уже празднеством; их разуверили быстро, и праздничная суматоха слилась с обычными хлопотами Большого Торга, отчего у старшин, правящих Ясенем, головы болели вдвое. Прибыли, правда, были велики, но и расходы... сохрани Перуне! Старшины первыми ощутили похмелье от всех этих радостей, мало того, что Избранные остались живы и по-прежнему были на содержании города так еще после смерти Дракона конец налогу "на жертвы", который платили на землях Ясеня. Дракону от этого добра мало перепадало, почти все оседало в казне, а теперь... Да и Золотоглазая - не благо, совсем не благо, все равно, истинная она или самозваная. Пойдет она на Незримых - кара падет на Ясень, а не помочь - чернь взбунтуется; и так проходу ей не дают, славят и величают, а на старшин косятся...