— Мы всегда должны были кричать и бросать камни, когда появлялись англичане, — рассказывала Мария. — Раньше нас мужчины всегда прятали, но сейчас сильное село, неприступное!
Это сложное слово знал каждый человек в Нэнни-Тауне — и у Норы каждый раз становилось тяжело на сердце, когда она слышала его. Неприступное. Было также маловероятно, чтобы внутри поселка произошло какое-то восстание или смена власти. Мароны по происхождению хотя и не всегда были согласны с решениями королевы и ее братьев, но умели ценить то, что Нэнни и Квао, Кудойе и Аккомпонг объединили свободных негров в боевые формирования. До того, как появились сестра и братья из племени ашанти, мароны жили небольшими группами, и им приходилось даже бродяжничать по округе. По большому счету и Марии, и всем остальным новый стиль жизни нравился больше.
— Зато Нэнни не делает нас рабами, — оправдательно сказала Мария после того, как немножко поругала королеву: ей не нравились африканские песни племени ашанти, и она не разделяла почитания Нэнни бога Ониамэ. — Когда Толо делает церемонию в лесу, Нэнни не запрещать, и когда мы молимся на ребенка Иисуса — тоже не запрещать, и не запрещать то, что делают мусульмане.
Что, собственно, делают мусульмане, никто толком не знал. Небольшая группа бывших рабов из Африки, большинство — из племени мандинго, постоянно держалась вместе и проводила свои собственные богослужения.
К радости Марии — а ей вменялось в обязанности ухаживать за одним из общих курятников, — для их обрядов кур не требовалось. Их женщины ни в чем не отличались от остальных, за исключением того, что не принимали участия в пикантной болтовне жен маронов о ночных достижениях их мужей. Зато имели обыкновение молиться пять раз на день и полностью прятать волосы под покрывалами или красиво завязанными тюрбанами. Нэнни терпела три или четыре такие семьи и пять-шесть одиноко живущих мужчин, которые привезли с собой свою веру из Африки и, несмотря на насильственные богослужения на плантациях и искушения жизнерадостных церемоний обеа, придерживались только ее. Однако Нэнни ценила мужчин-мусульман, которые никогда не напивались. Они несли сторожевую службу на большом удалении от поселка, и не было опасности, что они будут тайно варить пиво или даже гнать, что покрепче и потому проспят нападение белых людей.
Новые подруги Норы не уставали выражать ей сочувствие по поводу ее безрадостного существования в качестве второй жены Аквази, но сама Нора была этим очень даже довольна. Сейчас ее дела шли намного лучше, чем в первое время пребывания в Нэнни-Тауне. Она даже начала немного радоваться ребенку, который двигался у нее в животе, оживленно дрыгая ножками. Наверное, ему не помешало ни скудное питание матери в начале беременности, ни удары Аквази в живот. И Нора не боялась, что ребенок будет расти совершенно один. Все они, Мария и другие жены маронов, имели детей и, конечно, будут разрешать им играть с сыном Норы или с ее дочерью, хотя Аквази считал последнее невозможным. Он, казалось, никак не ожидал, что у него может быть наследница, а не наследник, что еще раз подтверждало слова Толо о том, что он думает и чувствует скорее как белый человек, а не как мужчина из племени ашанти. В конце концов, в этом племени женщина играла почти такую же роль, как и мужчина.