Сваливались на несчастную женщину события, на которые не было ответов, пробовала защищаться, отстоять хотя бы свою душу, защитить хотя бы своих детей, и все рушилось вокруг нее, время гремело над нею стосильно, как черный вихрь, который сметает все на своем пути.
Чувствовала себя в самом центре мироздания, видела, какое несовершенное это сооружение, какое шаткое, а быть может, даже преступное. Отгородились друг от друга границами, богами, ненавистью, а кто может отгородиться от времени?
Баязид ехал тогда не торопясь, словно бы колебался. Иногда конь останавливался, а его всадник сидел окаменело, бездумно, невидящими глазами смотрел вперед себя. Куда ехал, от чего убегал?
Тысячелетняя пыль, руины от землетрясений, занесенные пылью и ветром люди, убогие селения, мазар неизвестного святого с ленточками, которые прикрепляли бесплодные женщины, красные — кто хочет сына, белые — дочь. Белых мало. Остатки от давно умерших народов. Святыни в скалах. Вытесанные в камне богини урожая с округлыми животами, богини любви и материнства с отвисшими грудями, с раздвинутыми коленями.
Трогал коня стременами, ехал дальше.
Мать склоняла его сердце к своей земле за морем, а ему мила была только Анатолия, не мог без нее, без этих просторов, без суровых гор и глубоких долин, налитых солнцем, плодородных, как и его любимая Хонди-хатун, которую всегда во время опасности оставлял в Бурсе, а потом забирал с собой в свои бесконечные странствия.
В Бурсе готов был прожить хотя бы и всю жизнь. И тогда, когда посылал султану голову самозванца, отрубленную под Серезом, и получил веление ехать в Амасию, заехал в Бурсу. Переправился через Мармару в Муданью, там поднялся в горы, проехал над обрывами Улудага, мимо виноградников и оливковых рощ, и задохнулся от вида гигантской безбрежной долины, в которую скатывались с Улудага прозрачные потоки прохладного воздуха, овевая высокие зеленые чинары, вековечные ореховые деревья и прославленные персиковые сады. Ешиль Бурса — Зеленая Бурса!
Там в каменных роскошных гробницах, украшенных яшмой, мрамором и художественными плитками из Изника, Измира и Кютахьи, покоятся шесть первых султанов из рода Османов.
Там в Челик-Серае, над теплыми источниками Каплиджа, Хонди-хатун ухаживает за его сыновьями Мехмедом, Баязидом и Селимом. Может, следовало бы назвать сыновей начиная с его отца Сулеймана, и тогда султан был бы милостивее к нему?
Однако когда Хонди-хатун уже в Амасии родила четвертого сына и Баязид назвал его Сулейманом, султан все равно не смиловался и не перевел шах-заде даже в Бурсу. Не помогла Баязиду его вельможная мать. Мечтала о какой-то безграничной империи для него, где царила бы справедливость, как на небе, а тем временем не могла для любимого сына выпросить у сурового султана хотя бы один османский город.