Необыкновенная тишина стояла в Дери-Сеадете, когда въехала туда невольница Хюррем. Только перепуганные евнухи толпой вышли ей навстречу, кланяясь еще ниже, чем прежде.
Но беспокоились не только жители сераля, но и все визири, кадиаскеры, дефтердары, нишандши и даже Кизляр-Ага — влиятельнейший из придворных сановников. Чутьем восточных людей они уловили приближение какой-то крупной перемены в жизни двора.
* * *
Словно черная туча над землей нависла ненависть над гаремом падишаха. Ненависть всех жен и одалисок к белокожей чужестранке, невольнице Хюррем, «христианской собаке», что пленила сердце десятого султана.
На следующий после приезда Насти день она увидела вечером, как в ее комнату вбежала маленькая черная собачка с деревянным крестиком на спине. Она так испугалась, что вскрикнула. Но сразу же успокоилась, поняв, что это «сюрприз» от ненавидевших ее соперниц. Видимо, они нарочно подкинули эту собаку, зная что сейчас время, в которое обычно падишах наносит ей визит. Именно в этот момент они надеялись лишить Настю самообладания, чтобы, возможно, в последний раз попытаться отвратить от нее сердце падишаха. Она сразу все поняла.
Она успокоилась и подозвала собачку. У той были испачканные лапки, а к крестику, как оказалось, прикрепили еще какую-то дощечку. На ней было три слова: «Калым найдешь в Керван-Йолы».
Она поняла, что над ней хотели жестоко поиздеваться, намекнув на то, что она сирота, за которую даже некому калым принять. Она чувствовала обиду тем тяжелее, чем яснее понимала, что никому ничего дурного не сделала. Слезы бусинками покатились из ее глаз и она не могла их сдержать, хотя и не хотела, чтобы падишах застал ее в таком виде. Напрасно она вытирала глаза. Наконец, позвала служанку и сказала ей принести воды.
Умывшись, она стала мыть лапки собачке. В тот же момент один из евнухов сообщил ей, что идет падишах. Она хотела было спрятать собачку. Но догадалась: «Все равно узнает».
Сулейман вошел как обычно — важно, но теперь, как ей казалось, обрадованный. Увидев, что Настя сама моет ноги чумазой собачке, он засмеялся и весело спросил:
— Это еще что?
— Это калым, Сулейман, — ответила она тихо. Боль отзывалась в ее голосе звоном умирающего колокольчика. Она с минуту пыталась сдержаться, но потом не выдержала и слезы снова полились из ее глаз.
Сулейман встал, будто громом пораженный. Он еще ни разу не видел ее плачущей. Она была жива и прекрасна с жемчужинами слез на лице, как весна со своими мягкими дождями. Но внутренняя боль обжигала ее изнутри и проглядывала словно пожар сквозь окна дома.