И медведь, убедившись, что люди не будут мешать, склонился над девчонкой. Он ворчал и всхлипывал, елозил мордой по животу, переворачивая тело то на один, то на другой бок.
Мертва. Конечно, мертва. Живая очнулась бы.
И ладно.
Мертвых оставлять проще.
С мертвецов вообще спрос не велик...
Уже на краю оврага, Кейсо обернулся и увидел, как зверь, вцепившись клыками в плечо, волочет добычу.
Глава 12. Большая медведица
- Спи, Аану, - шептал мне ветер, перебирая струны сухих трав. И полые стебли камыша играли колыбельную.
- Спи, Аану, - вторила вода.
Ручей был рядом. Я сквозь дрему ощущала его прохладу, слышала шелест воды, пробирающейся по плоским камням. В моем сне они были темно-зелеными с золотой искрой, как тот, который я подарила мужу. И камни нанизывались на нити солнечного света, гремели...
...не камни - щербатые плошки, что выстроились вдоль стены.
Стена земляная, черная, с торчащими из нее нитями корней.
Где я?
Сумрак.
Низкий потолок, с которого свисают космы седого мха. Гнилые балясины перекрещиваются и давят на неошкуренный столб, темный, покрытый слизью и розовыми шляпками волчьих грибов. Очаг из камней. Огонь, который горит как-то слишком уж ровно. И дыма нет. Но пламя настоящее - я ощущаю его тепло. Где-то над головой из дыры тянет свежим воздухом, и я приподымаюсь, желая сделать глоток.
Губы не раскрываются.
Склеились. И во рту стоит кисловатый мерзкий вкус.
Кровь? Я помню... да, я помню, как Янгар вынес меня из храма. И разговор на поляне. И его вопрос. Свой ответ, жестокий и несправедливый. Лютую черноту в его глазах. И плеть, что метнулась ко мне змеею, обожгла. Помню, как бежала, пытаясь скрыться в лесу, и как Янгар гнался за мной.
Падение.
Медведя.
А дальше? Что было дальше?
Не знаю.
- Проснулась. Она проснулась, - этот голос доносится словно бы издалека. И я, желая разглядеть ту, кому он принадлежит, выворачиваю шею.
Медведь?
Сердце замирает.
- Она смотрит. Она боится. Живая. Здесь? Здесь. Она живая. Нельзя трогать.
Не медведь, но старуха в плаще из медвежьей шкуры. И шкура эта выделана с огромным умением. Голова зверя набита опилками, и расписные стекла вставлены в глазницы, а длинные когти выкрашены алым. Удивительное дело, старуха выглядит хрупкой, маленькой, а шкура - огромной, но меж тем она не была велика своей хозяйке.
- Трогать нельзя, - старуха приблизилась ко мне и, положив на грудь искореженную руку, сказала. - Плохо. Сердце тук-тук. Вкусное.
Я замерла.
- Она пить.
У губ появилась кривоватая чашка. Старуха заставила меня сделать глоток, пусть бы для этого мне пришлось открыть рот. Стон я сдержать не сумела. Сухая ладонь легла на затылок, поддерживая голову и не позволяя отвернуться от чаши.