- Она пить, - строго повторила старуха и, сунув пальцы мне в рот, заставила разжать зубы.
Травяная горечь на миг заглушила боль. А потом я уснула.
Второе пробуждение было менее болезненным. Я выплывала из сна медленно, словно подымалась из тяжелой, мутной глубины. Сначала появились звуки.
Все то же ворчание огня, которому приходилось облизывать закопченные стенки старого котелка. И шипение воды, которая изредка падала на угли. Костяной перестук. Скрежет. И гортанное пение.
Хозяйка склонилась над котлом. Она вглядывалась в варево, изредка помешивая его сучковатой палкой.
- Она проснуться, - с явным удовлетворением отметила она. - Хорошо.
В этот раз меня накормила кашей из дикого перловника, щедро сдобренной медом. Старуха заставляла есть, несмотря на то, что открывать рот по-прежнему было больно. А когда я протянула руку, желая коснуться лица, старуха перехватила ее.
- Она нас не трогать. Она лежать.
Ослушаться ее было никак не возможно, и рука моя, сплошь покрытая мелкими ссадинами, легла на меховое покрывало. А я, глядя в единственный глаз старухи, бледно-голубой, с круглым пятном бельма, вдруг поняла, кем является хозяйка дома.
- Она не бояться, - старуха оскалилась, и желтые сточенные клыки ее были длинны. - Сердце тук-тук. Сладкое. Но Тойву помнить. Свобода.
И я, преодолев страх и брезгливость, - от старухи воняло, тело ее покрывала смесь жира и грязи, а многочисленные раны гноились, привлекая мух - попросила:
- Расскажи мне о себе.
И она, сунув большой палец в рот, кивнула. Говорила Тойву плохо, за годы, проведенные в медвежьем облике, она забыла человеческую речь.
Но я понимала.
Ее звали Тойву, звонкая.
Это было давно. Сейчас вряд ли остался в живых хоть кто-то, кто помнит это имя. И девушку с волосами темными, как беззаконная ночь. А было время и о красоте Тойву, дочери вольного хозяина Скеригге, летела слава.
Говорили, что косы ее длинны и тяжелы, а кожа белее первого снега. Что глаза ее вобрали синеву весеннего неба, а губы - сладость дикой малины. Что норовом Тойву легка, и душою светла, что руки ее - руки истинной мастерицы...
Она рассказывала об этом, трогая изрезанное морщинами лицо. И невзначай проводила сухими пальцами по губам.
Малина?
Скорее перегнившие за зиму листья. И запах источают такой же - долгой болезни, смерти, которая стоит на пороге, но отчего-то медлит, не желает душе избавления.
Многие сватались к Тойву, но сердце ее украл молодой хёвди, хозяин драконоголового корабля. Черный и алый цвета сплелись на его щите.