— Старика? — задумчиво протянул Несмеян, — а по-разному его кличут. Светлый — это как обращение. А так, для своих, с кем дружен, он — Воинко, это его мирское имя. Для всех вообще он — Белогост. Так старика стали звать, когда он появился у нас лет щестьдесят назад с идолом на телеге. Как только через все заставы и городки прошел? Издалека ведь пробирался. Так его и называй — Белый гость. Тут и Белбога поминаешь и его как светлого гостя уважаешь. Особенно по-первости. Ну а дальше он сам подскажет, как кликать.
— Дед, а он знает, что я приеду?
Несмеян неспеша подтянул онучи* на лодыжках и хитро прищурился:
— Знамо, ведает. Он все ведает.
— Так уж и все?
— А вот скоро сам узнаешь…
Постепенно дорога заползла под кроны высоченных сосен. Речка осталась позади, дед с внуком начали углубляться в чащу, поднимающуюся по склону. Сюда солнце пробивалось поменьше, и травы сразу поредели. Вместо них дорогу теперь указывал слегка примятый мох с крапинками еще не спелой голубики и брусники. Дохнуло жарким сосновым ароматом: разогретой смолой и хвоей. Телега лениво запереваливалась по неровностям. Дед тоже сполз с сена и, придерживая вожжи, зашагал рядом. Внук забежал к нему сбоку:
— Деда, а сколько ему лет?
Несмеян поправил сползший за ним клок сена:
— Это никто не знает. Когда я мальцом бегал, он уже стариком слыл. Мне уже, почитай, восьмой десяток, так что считай сам.
Горий присвистнул:
— Ничего себе. Так ему, может, годков 150.
— Не меньше.
Знакомое «крь-кррь-крррь-крюйу» долетело до слуха людей. Где-то позади кулик атаковал еще кого-то.
— Мородунка! — дед встревожено оглянулся.
Горий заметил это и тоже беспокойно оглянулся:
— Деда, ты чего?
Не отвечая, Несмеян впервые за весь путь дернул вожжи:
— Ну, Трудень, шире шаг, — он еще раз оглянулся. — Скоро начнется подъем, с телегой там не проедешь. Пешком пойдем. Ты уж держись за мной, не отставай.
— Не отстану. А что там, деда?
— Идет кто-то за нами.
— А кто?
— Да кто его знает. Может, лось воды вышел попить, а может, тот лось на двух ногах. Проверить не помешает.
Беспокойство человека передалось и коню. Он задрал морду и, сторожко прижимая уши, оскалился.
Старик ласково погладил жеребца по шее:
— Но, но… Труденек, не балуй. Тише…
Конь, пофыркивая, немного успокоился и снова поднял уши.
Лес густел с каждым шагом. В стройные ряды сосен замешались тонкие ели и лиственницы. Сразу потемнело, и комары атаковали людей с новой силой. Все труднее приходилось и жеребцу. Мох на скользких камнях сменили редкие лишайники. Корни деревьев, змеями расползающиеся по каменистому ложу в поисках хотя бы ямки с землей, буграми переплетали чуть заметную тропинку. Рассыпающиеся камешки шуршали под копытами и ногами, грозя потерей равновесия. Трудень переносил копыта медленно, стараясь попадать между корней. Скорость упала. Перед первым крутым подъемом дед, все это время то и дело настороженно оглядывавшийся, остановил телегу: