И теперь я увидел, как заблуждался и как опасны эти заблуждения. Преступления против «Сент-Освальда» зашли гораздо дальше, чем простое озорство. Мальчишка не смог бы такое сотворить. Этот посвященный — кем бы он ни был — сознательно вел эту игру туда, куда она зашла.
Я подумал о Грахфогеле, что прятался у себя в чулане.
Я подумал о Тапи, запертой в Колокольной башне.
О Джимми (подобно Стразу), ставшем козлом отпущения.
О Дуббсе, чью тайну раскрыли.
О Грушинге и Китти — то же самое.
О Коньмане, Андертон-Пуллите, граффити на заборе, Привратницкой, кражах, ручке «Монблан», мелких диверсиях и завершающем букете — Слоуне, Дивайне, Пусте, Грахфогеле и Роуче, — все взрывалось одно за другим, как ракеты в пламенеющем небе.
И снова я подумал о Крисе Кине, его умном лице и темной челке, и двенадцати-тринадцатилетнем Джулиане Пиритсе, который осмелился на такое наглое самозванство, что за пятнадцать лет никто ничего не заподозрил.
Может, Кин — это Пиритс? Кин, о господи!
Это был удивительный взрыв интуиции, но вдруг я увидел, как он это сделал. В «Сент-Освальде» — особая политика приема на работу, которая основана на личных впечатлениях, а не на письменных рекомендациях. И вполне возможно, что некто — некто умный — проскользнул сквозь сеть проверок, которая отсеивает нежелательных (в частном секторе, конечно, полицейская проверка не требуется). Кроме того, сама мысль о таком самозванстве для нас невозможна. Мы, как стражи дружественного аванпоста, в костюмах комической оперы и с дурацкой походкой, падаем дюжинами под огнем невесть откуда взявшегося снайпера. Мы никогда не ждали нападения. Это наша ошибка. И теперь кто-то убивает нас как мух.
— Кин? — произнесла Марлин таким тоном, как на ее месте возразил бы я. — Такой милый молодой человек?
В нескольких словах я выложил ей все про этого милого молодого человека. Записная книжка. Компьютерные пароли. И эта его тонкая насмешка, высокомерие, точно преподавание для него — просто забавная игра.
— А как же Коньман? — спросила Марлин.
Я думал об этом. Дело Слоуна строится на телефонных сообщениях с мобильника Коньмана, они поддерживают иллюзию — Коньман сбежал из страха, что его накажут.
Но если Коньман не преступник, то где же он?
Я поразмыслил. Если бы не телефон Коньмана, если бы не Привратницкая, если бы не письма с его электронного адреса — что бы мы предполагали и чего боялись?
— Я думаю, Коньман мертв, — нахмурившись, сказал я. — Единственное разумное объяснение.
— Но зачем убивать Коньмана?
— Чтобы поднять ставки, — медленно проговорил я. — Чтобы наверняка подставить Пэта и остальных.