И мы двинулись — я, ведя велосипед в поводу, и он, длинными шагами рядом со мной — в южный конец Пенанг-стрит, где яичного цвета штукатурка домов отваливалась, обнажая серые бревна, где пахло коровьим навозом и жасминовым дымом.
— И что это за место вокруг нас — ведь вы знаете тамильский и все-все-все про тамилов?
— Четтиары, — сказал он мечтательным голосом, глядя на две парочки черноликих бритоголовых индийцев, сидевших друг против друга на земле и разделенных странного вида темными досками, типа шахматных. — Это же настоящие четтиары. Клан наследственных ростовщиков. Заключают сделки за такими досками вот уже сколько столетий. И попробуй найди их в самой Индии. Надо еще ехать на поезде. А тут — вот они, значит, где. О, Амалия, спасибо вам за это!
— Однако, уважаемый друг мой Элистер, — и как же вы быстро сориентировались. Да, это тот самый клан, со своим моральным и деловым кодексом. В полном согласии с которым эти люди живут в особых кварталах, четтинарах. Экономно так живут, хотя, скажу вам, потихоньку забирают в залог немало земли в городе. Вот мы тут с вами и стоим, это место называется иногда «Четти-стрит». А теперь угадайте, что еще я хочу вам показать?
Элистер смотрел на меня очень внимательно, крепко сжав губы.
Я переместилась так, чтобы ему стал виден небольшой храм, похожий на усеченную, покрытую резьбой пирамиду.
— Что здесь произойдет в январе-феврале?
— Тайпусам. Конечно, Тайпусам, — блеснул он глазами. — Это же четтиары, это их праздник. Значит, вот отсюда…
Да, вот отсюда начиналось — и сейчас ежегодно начинается — то, что для меня, малолетней прихожанки храма Непорочного Зачатия и искренней католички, год за годом было одним из самых сильных потрясений детства. Да и сейчас это зрелище поражает немало.
Взвизги людей, закинутые головы, крутящиеся белки глаз, заведенных под черепную коробку. Жужжащие флейты и мощные барабаны, жасмин и сандаловый дым, стиснутые в плотную толпу тела. Женщины несут на головах кувшинчики с молоком, мужчины — деревянные арки, увенчанные теми же кувшинчиками. И вот под визг, переходящий в вой, над толпой распускаются железные веера клеток, украшенных павлиньими перьями. Они лежат на плечах полуголых мужчин, но не только на плечах, а и на пучках железных штырей, воткнутых под кожу куда-то вокруг лопаток и грудных мышц. А самые страшные штыри протыкают им щеки насквозь, вместе с языком.
«Вэл, вэл, вэл», — скандирует толпа, глухо бьют в такт барабаны. Ни капли крови не сочится из-под штырей, раны заживут потом на глазах, смазанные священным молоком. «Вэл, вэл, вэл» — медленно продвигаются по улице шеренги железных клеток на плечах людей — а за ними, выше всех, венчает колесницу божественный Муругам.