В самом деле, этот скелет на коленях, не молящийся, а просящий милостыню, характерная фигура!
— Вы видите, — сказал мне Брюмьер, — что здесь и мертвые протягивают руку за подаянием.
Мы видели с террасы, осененной тенистыми деревьями, Альбанское озеро. Как озеро, этот водоем ничем не примечателен: на окрестных холмах нет высоких деревьев, да и сами холмы не имеют никакого вида, так что я никак не мог разделять восхищения Брюмьера. Он малый неглупый и перед созданиями искусства он — артист, понимающий дело, но этот живописец-литератор (он пишет очень остроумные статьи в парижские периодические издания, называемые там la petite presse), как я думаю, не любит природы; по крайней мере, он смотрит на нее не с нежностью, не с разборчивым вниманием истинного обожателя. Она нравится ему без разбора, какова бы она ни была, как бы нравилась школьнику или затворнику-монаху всякая женщина, молодая или в летах, черная или белая. Для него лишь бы были чистый, прозрачный воздух, темно-голубое небо, дикие формы и в особенности исторические названия и воспоминания; он предпочтет самый скудный образчик южной природы самым лучшим видам северной. Мы вечно спорим об этом. Он похож на большую часть туристов, которые веруют только в славные и отдаленные предметы. Смиренные красы родного их края не существуют для них, и любовь их к странам преданий и солнца обращается в совершенный фетишизм.
— Да как же, — возражал он мне, — я буду описывать Шато-Шинон или другое местечко вашей центральной Франции? Оверн, Марш, Лимузен известны всем.
— Однако ж, никто их не знает.
— Положим. Но ведь и вы приехали же сюда посмотреть на прекрасное небо и прекрасные виды?
— Да, я для этого приехал сюда и нахожу серое небо и виды, которые обязаны своей прелестью скорее молве, чем природе. Теперь, когда припоминаю иную местность, в окрестностях Марселя, куда вы не хотели последовать за мною, я невольно спрашиваю себя, не лучше ли то, что я видел в Провансе, того, что вижу в Италии. По крайней мере, здесь я не видал еще такого прекрасного дня, какой провел на горе Св. Иосифа, несмотря на то, что тогда дул мистраль. Сейчас только, — прибавил я, — в лесистом ущелье Марино я говорил вам, что я воспитан в дебрях, во сто раз живописнейших, и что это скалистое ущелье, с его маловодным ручейком и деревушкой на откосе холма, хотя и нравятся мне, но кажутся слишком миниатюрными.
— Но грустный вид этого местоположения, но его характер, такой своеобразный…
— Нет уголка на белом свете, как бы обыкновенен он ни был, который не имел бы своего единственного в мире характера для того, кто умеет понять и прочувствовать его впечатление. Но согласитесь, что в наших впечатлениях воображение играет не последнюю роль и что если бы вы не знали, что Марино исстари слывет разбойничьим притоном на дороге в Террачину, на которой так часто случаются мелодраматические приключения, если бы вы видели это селение в двадцати лье от Парижа, проезжая мимо его по железной дороге, вы не обратили бы на него ни малейшего внимания?