— Если она точно говорила тебе все это, значит она не проницательна и недогадлива.
— У нее совсем нет ни ума, ни сердца. Я ее хорошо знаю! Горничная всегда лучше знает свою госпожу, нежели все мужчины, которые за ней ухаживают. Горничная знает все подделки и недостатки ее наружности, знает также все ее слабости и глупости. Эти куклы, одетые нашими руками, повертятся перед вами напоказ, и вы видите только то, что снаружи; а как только они разденутся, так и роль свою с себя снимут, и тут-то начинают хвастать перед нами своими победами.
Досада и ненависть развязали язычок Даниеллы, и она, как настоящая дочь Евы, не упустила случая напасть на красоту Медоры и открыть мне некоторые подробности касательно искусственной подделки ее талии и цвета лица. Сначала я улыбаясь слушал эти россказни, которые как будто облегчали ее; но потом мне стало грустно. Я бы никогда не хотел говорить с ней о Медоре, и мне казалось прежде, что она понимала, как неприятно звучало это воспоминание в гармоническом аккорде нашего счастья. Как прекрасна, как возвышенна казалась она мне, когда говорила: — Если б я могла сомневаться в тебе, я бы не могла любить тебя!
А теперь, невзирая на мое честное слово, мою искренность, она употребляла все усилия, чтобы очернить, осмеять свою воображаемую соперницу.
Я не мог удержаться, чтобы не сказать ей этого, и тем нанес ей новый удар. Так утраченная вера в идеальное совершенство приносит с собой бездну горечи и мелочных неприятностей. Она жестоко упрекала меня в том, что я не хочу выслушивать излияния ее ненависти и внутренне защищаю ту, которая лишила ее покоя и счастья.
Пока она продолжала говорить с энергией, которая далеко превосходила мою, я задремал. Я не спал всю прошлую ночь, избыток радостей и страданий истощил мои силы. Утомление овладело мной, а ссора наша представлялась мне, как тяжелое сновидение, смысл которого беспрестанно путался в моей голове.
Кажется, я проспал около часа. Проснувшись, я увидел Даниеллу, сидевшую возле меня; она отмахивала комаров и так грустно, так нежно смотрела на меня, что мне стало больно.
— Прости меня, — сказал я, привлекая ее к себе на грудь, — ты страдала, а я заснул! Это случается со мной в первый раз; я никогда не думал, чтобы слезы твои могли совершенно уничтожить меня и чтобы я не в силах был утешить тебя. Это значит, что я не в состоянии выносить твоих страданий, и если они будут продолжаться, я могу заснуть навеки. Послушай, если счастье наше невозвратно, если мне суждено приносить тебе одно горе, перестань любить меня: ты сильна; пусть лучше я убью себя, потому что чувствую себя решительно слабым и неспособным отражать твои упреки.