Говоря таким образом, она воображала себя молоденькой девушкой, которая желает поправить вчерашнюю ошибку, и детским, наивно-манерным тоном обещала исправиться. Она разразилась потоком аффектированных слов и искренних слез: то и другое восхитило ее мужа, который в порыве благодарности произносил только «го!» и «га!», далее не шло его красноречие. Смешны были наши постаревшие голубки, но я был глубоко тронут их примирением, тем более, что виновницей его была, как мне казалось, моя Даниелла.
26-го вечером.
Случилось очень странное и довольно неприятное происшествие: по неизвестным причинам фраскатанский священник не соглашается венчать нас в настоящее время до новых распоряжений. Пока я уходил из дома, чтобы срисовать один вид, он призывал к себе Даниеллу и всячески уговаривал ее отказаться от этого брака; он говорил ей, что я человек неизвестный, может быть, бродяга, что я на дурном счету у полиции и обвинен в важном преступлении; что меня, по меньшей мере, навсегда изгонят из Италии; что таким образом ей придется оставить семейство и друзей, без надежды когда-либо опять с ними свидеться, и следовать за человеком подозрительного поведения, у которого нет, что называется, ни кола, ни двора…
Видя, что Даниелла остается непреклонной, он объявил, что дает ей неделю на размышление, и до истечения этого срока ни за что не обвенчает нас, разве лишь по приказанию высшего начальства. Когда же она определенно спросила его, будет ли он наверное венчать нас хоть тогда, он замялся и сказал: «Может быть, посмотрим. Я надеюсь, что до тех пор вы одумаетесь и откажетесь друг от друга».
Такое положение сильно беспокоит и раздражает Даниеллу, тем более что священник распускает слух между своими богомольными прихожанками, что мы, по всей вероятности, никогда не будем обвенчаны. Потребовав к себе мою бедную подругу, он вынудил ее показаться в самом городке, где она возбудила любопытное внимание, очень неприятное для нее самой и неблагоприятное для меня. Хотя сначала все очень дружно радовались смерти Мазолино, но теперь уверяют, что я убил его, чтобы легче обмануть сестру, и что она берет на душу страшный грех, решаясь выйти замуж за убийцу своего брата. Еще один денек таких толков и сплетен, и священник сам вооружится ими против нас.
Фелипоне пришел провести с нами вечер.
— Вот теперь, — сказал он, — вы совершенно в том же положении, как «Обрученные»[8] у нашего Мандзони, а наш parrochiale очень похож на дона Аббондио. Не сыграть ли вам с ним ту же штуку, которую придумал Ренцо?
— Я бы нисколько не задумался, — отвечал я, — если бы в наше время еще возможно было делать такие штуки.