О Фелипоне Брюмьер судил еще с большей справедливостью. Не без душевного волнения описал он нам все, что было между ним и фермером, и притом такими живыми красками, что я не сумею передать их в моем рассказе.
— Этот пузатый итальянец — человек с замечательной энергией. Как мне ни хотелось задушить его в эту ночь за его телесную силу, я невольно чувствовал уважение к его нравственной силе. Не знаю, он ли выдумал заманить меня в западню, но я совершенно попался, Винченца сама предательски или из самоотвержения пришла сказать мне в Пикколомини, что Медора желает видеть меня. В саду Медора удостоила принять от меня в подарок этрусскую фибулу, но часов в восемь ушла в свою комнату, а я побежал пешком по тускуланской дороге так скоро, что едва переводил дух. Мне надо было вставать до света, и я сразу же уснул. Ни свет ни заря встаю, одеваюсь, убежденный, что Медора ждет меня в саду или казино Барония, где мы часто болтали до полуночи. На лестнице я встречаю Винченцу. «Вас ждут у моего мужа», — сказала она. Тяжело вздохнув, я бегу еще быстрее прежнего. Когда я пришел на ферму, мне пришло в голову, не хочет ли Фелипоне в самом деле угомонить меня, но жокей Медоры явился ко мне и сказал, что его госпожа в той комнате, которая примыкает к подземелью. С каждой минутой я яснее и яснее видел расставленные мне силки, но что было делать? А если Медора вправду была там, как было мне отступить? Только сделал я один шаг в эту проклятую комнату, где и огня вовсе не было, как почувствовал, что на меня накинули одеяло и завернули в него с головой. Сколько я ни кричал, ни ругался, меня, как маленького ребенка, унесли в подземелье. Когда мы были в знаменитой кухне, два человека скрутили меня; одного я не знаю, другой был Фелипоне. На этот раз в комнате было светло.
Я думал, что меня хотят задушить, и потому защищался с отчаянием погибающего и рычал, как дьявол. Но эта бешеная получасовая борьба ни к чему не привела, разве только к тому, что они еще больше поколотили и помучили меня. Все это время Фелипоне сохранял изумительное хладнокровие, сказать по правде, хладнокровие геройское. Этим хладнокровием он уничтожал меня гораздо более, чем силой своих мускулов. В моем бессильном бешенстве я слушал его отрывистые речи, которые время от времени он обращал ко мне. «Синьор, вы поступаете неблагоразумно, что так отбиваетесь… Вы без всякой жалости вводите меня в искушение… Я поклялся не делать вам никакого зла… Подумайте же, как тяжело мне сдержать эту клятву! Не дразните меня, не выводите меня из терпения; мне надо еще много терпения».