– Ты про того бывшего полковника и монахиню? – Ефимов понял, о чем идет речь, но все же решил уточнить.
– Да, – охотно подтвердил Сашка. – Они же нам журнал раздали. А там люди, чудесным образом выжившие, рассказывают, что…
– Смерть была неминуема, но он начал молиться, и пули прошли мимо. Самолет уже почти рухнул в море, но он начал молиться, и двигатели завелись сами. – Ефимов перебил ефрейтора, не дав ему закончить, но почти в точности процитировал то, что хотел сказать Зудов. – Саша, возможно, все написанное правда, и такие люди, неистово молившиеся в момент опасности, действительно существуют, вот только есть одно «но». Как ты думаешь, они были единственные, кто за минуту или за секунду до смерти начинал молиться?
– Нет, – уверенно ответил Зудов, понимая, куда клонит заместитель командира группы.
– Молились, наверное многие, почти все. Но большинство погибло. Они не могут сказать, что молитвы им помогли. А вот те, кто выжил, говорят о случившемся как о чуде. Я бы, может, не рассказывал тебе все это и не стал бы подвергать сомнению случаи чудотворства, если бы не ложь, срывавшаяся с губ приезжавших к нам «лекторов-просветителей». Для придания большего веса своим словам они ссылались на прошлое, на реальных исторических личностей. При этом слишком свободно оперировали фактами, одно деяние приписывали другому, третьему добавляли от четвертого или вообще нагромождали несуществующее. Увы, маленькая ложь рождает большое недоверие.
– Так что, это можно выбросить? – Сашка коснулся рукой черной ленты, опоясавшей туловище.
– Зачем? Пусть будет. Если ты хоть чуточку веришь в его силу, он тебе поможет! – закончив говорить, Ефимов повернулся и пошел к другой тройке, оставив Зудова сидеть в полном недоумении.
Теперь старший прапорщик направился прямиком к головному дозору. По правде говоря, сейчас его больше всего волновало моральное состояние именно этой тройки. Точнее, старшего сержанта контрактной службы Прошкина, возглавлявшего ее. И все потому, что возмущался и ныл он слишком часто, если не сказать постоянно. В конце концов в роте к нему прочно прилипла кличка Витя-паника.
Если бы это было обычной мальчишеской чепухой!.. Увы, заместитель командира группы вовсе не был уверен в том, что такое прозвище не соответствует истинному психологическому портрету старшего сержанта. Это вечное нытье, жалобы на тяготы и лишения были баловством маминого сынка? Маской, игрой? Или они показывали психологическую неуравновешенность, как следствие, возможность срыва и впадения в паническое состояние в экстремальной ситуации?