— Уж не влюбился ли ты? — поинтересовался я. — И твоя девушка начитана более тебя?
— Дело не в этом, — ответил он серьезно. — Я немец и хочу знать о своей стране всё тем более, что в поэзии, как ни в чем другом, проявляется дух народа.
— Есть еще музыка, — последовало возражение с моей стороны.
— Только не современная, — сказал Рудольф. — Она теперь повсеместно превратилась в какофонию хронического сексуального голодания. А старую музыку можно при желании послушать в церковных концертах. Здесь ты мне не нужен.
Я прочел ему десяток популярных лекций по литературе Германии, стараясь подавать материал в националистическом духе. Он слушал с большим вниманием, откинувшись в кресле и полузакрыв глаза. Иногда повторял особенно поразившие его своим смыслом или напевностью строки. Так было с балладой Уланда «Проклятье певца». Рудольф снова и снова просил меня прочесть это стихотворение, пока не запомнил его наизусть. Впоследствии он мог в самых неподходящих ситуациях вроде бы ни с того ни с сего продекламировать:
Sie sangen von Lenz und Leibe,
Von selger holdner Zeit,
Von Freiheit, Männerswürde,
Von Freu und Heiligkeit.
[8]Слушая один из монологов Фауста, Рудольф воскликнул:
— Вот вершина мирового духа! И достичь этой вершины было подстать только германскому гению!
— Значит, ты против сожжения книг? — спросил я.
— Считаю это величайшим варварством, — ответил он.
— Правильно, — согласился с ним я. — Мы должны стать самой просвещенной нацией мира. И не перед силой немецкого оружия, а перед силой германского духа должен склониться мир. Так сказал фон Тадден.
— Мне приходилось слышать Таддена на митингах в период учебы в Аахене, однако он никогда не говорил ничего подобного, — робко возразил Рудольф.
— Ну… Тебе не говорил, а мне говорил, — отбрил я.
— Ты знаком с ним лично?!
Я многозначительно промолчал.
После этой беседы Буххольц-младший зауважал меня еще больше. Как-то он сам признался, что испытывает постоянную потребность в общении со мной. Видимо, так оно и было. Во всяком случае, он даже в казарме не давал мне покоя, навещая меня чуть ли не каждый день и позволяя Герхарду вымогать у него пиво и дорогие сигареты.
Между тем моя рота, состоявшая из полутора сотен бандитов, доставляла мне немало хлопот. Сложно было не формально, а на деле утвердиться в должности командира. Уже в первый день после нашего с Крашке возвращения из госпиталя случился инцидент, который едва не стоил мне жизни. Один их сержантов, по национальности канадский француз, притопал на учебные стрельбы сильно перегруженный спиртным, и я приказал арестовать его.