— Пригласите его.
— Корёгин огромен, грубоват и неотёсан, но линию нашу будет проводить четко и твёрдо.
— Что грубоват, это совсем неплохо. С интеллигентными хамами миндальничать не стоит… Но одного Корёгина мало. Я подберу ещё пару человек.
— Насколько я поняла, вы создаёте что-то вроде группы поддержки.
— Ну да, только не я её создаю, а вы — представитель оппозиции. Пускай Флоридский думает до поры, что я нейтрал. Он обязательно преподнесет нам несколько пакостных сюрпризов, но и мы в долгу не останемся. Я нанесу свой удар в решающий момент… Да! Есть ещё одна небольшая просьба. Надо написать письмо.
— Кому?
— Женщине, которая была знакома с ним в период его работы в Аурике. Вы ведь владеете английским языком?
— Да.
— Она до сих пор не знает о смерти Алексея Дмитриевича. А должна знать. Вот и сообщите ей об этом.
— Почтой?
— Нет. Почтой долго. Мы переправим письмо через наши возможности и постараемся получить ответ. Тот, что нам нужен.
Я уже начала догадываться, о какой женщине идет речь, и потому попросила показать её фото.
— Зачем вам это? — удивился мой собеседник.
— Писать легче будет.
— Хорошо, — сказал он после некоторых колебаний. — Я покажу вам её такой, какой она была четверть века тому назад.
Михаил Николаевич снова полез в стол, достал оттуда толстую папку, покопался в ней и положил передо мной фотографию, я смотрела и не могла отвести от нее глаз. Разве можно не полюбить такую? Это была женщина уникальной, блистательной красоты. Ярко выраженный испанский тип. И с каким же вдохновением рисовала природа эти тонкие, исполненные чистоты и благородства черты! Мне часто говорят, что я красива. Но в сравнении с нею я всего лишь серая мышка…
До поединка с Флоридским оставалось два месяца. Чтобы не ударить лицом в грязь, нужно было вжиться в тему. Я попросила Марину прокатать для меня на ксероксе летопись дяди Лёши, три книги, написанные в 80-е годы. Четвёртую, последнюю, отпечатала на машинке сама. Это надо было сделать раньше, да всё не хватало времени. Сложила все листы в одну стопу и ахнула. Тысяча двести страниц машинописи! Пятьдесят авторских листов. Какой грандиозный труд! Только дядя Лёша с его добросовестностью и развитым чувством ответственности перед потомками мог совершить такое.
Я начала читать. Читала урывками, но уходя в редакцию, уезжая в командировки, постоянно ловила себя на той мысли, что хочу скорее вернуться в юность и молодость отца и его друзей. Скажу больше: я впервые ощутила себя дочерью моего отца. Он перестал быть мифом и легендой, сделался живым родным человеком, от которого нету тайн и у которого хочется спросить совета.