Я поняла, что вначале дядя Лёша писал мемуары, строго следуя фактам своей биографии и как бы снимая документальный фильм о себе в ретроспективе. Для кого он всё это затеял? Наверное, для собственных внуков. Но в конце шестидесятых, в дни и месяцы так называемой «пражской весны», в нём что-то щёлкнуло, его что-то осенило. Очевидно, он сообразил, куда мы катимся, точнее, куда нас катят. И тут он начал писать роман, роман-хронику, книгу для всех, идущих вслед за нами, как он любил говорить. Вот в этот момент он нащупал свой стиль романиста, каким был по призванию. Начиная с этого места, роман написан профессионально. О многих страницах можно сказать, что они исполнены рукой мастера. Конечно, дядя Лёша спешил и не всё сделал как надо. Он вечно боялся, что умрёт, не успев дописать своей летописи, охватывающей более полувека нашей истории. Время этой книга несомненно придёт. Ею будет зачитываться русский читатель. По ней снимут национальный русский сериал, и улицы российских городов опустеют, когда пойдёт этот фильм. В Придонске, если не дяде Лёше, то его героям обязательно воздвигнут памятник. Скорее всего такой памятник будет стоять в Университетском переулке. Они, все пятеро, будут идти рука об руку, юные, беззаботные, весёлые. Куда они будут держать путь? Это их дело. Возьмут ли они с собой первую Леди и Таню Талову? Это тоже их дело.
А пока мне предстоял бой за честь отцов. И я готовилась к сражению со всей тщательностью. Михаил Николаевич познакомил меня с бывшим генералом разведки Чекмарёвым. В романе «Преданные» он зовётся Ойгеном. Это был умный добрый человек. Постепенно он задавил меня своим интеллектом стратега и аналитика. Я почувствовала его превосходство в той области, где нам предстояло схлестнуться с общим противником, и стала беспрекословно следовать всем его рекомендациям. Именно старик Ойген выудил в Белгороде предпринимателя Остапенко, здоровенного хитрющего мужика с идеологией баркашовца. Мы несколько часов уламывали его принять участие в передаче. Наконец он согласился.
— Я это сделаю не ради ваших прекрасных глаз, Мария Александровна, и не ради ваших коммунистических седин, господин-товарищ Чекмарёв, а исключительно из великого уважения к памяти незабвенного моего командира полковника Муромцева, — заявил Остапенко, прощаясь с нами.
— Ростовцева, — поправила я.
— Для меня он Муромцев и только Муромцев.
Остапенко мне не понравился, но это был важнейший свидетель по периоду войны в Таркистане.
Корёгина уговаривать не пришлось. Он рвался в бой. Это был тоже не подарок, но за неимением лучшего…