Табун, пробежав мимо меня, остановился. Он был уже вне опасности. Спутанный Чалка, делая огромные прыжки, старался прорваться к лошадям, но медведь явно перерезал ему дорогу. Стрелять было ещё далеко, и я бросился к ним навстречу. Жеребец, не щадя сил, пробивался сквозь валежник, а медведь, настигая, старался завернуть его к увалу. В этот момент, когда зверь был совсем близко, у Чалки вдруг лопнуло путо. Теперь, казалось, несколько прыжков, — медведь отстанет, и я смогу стрелять. Но зверь проявил чертовскую ловкость. Я видел, как с виду неуклюжее, косолапое животное с ловкостью соболя бросилось на Чалку и, пропустив его вперёд, с таким рёвом пугнуло жеребца сзади, что тот, не взвидя света, со всех ног пустился к табуну. Видимо, для этого приёма, каким медведь кладёт свою жертву на землю, нужен был стремительный бег жеребца. Несколько ловких и необычно длинных прыжков — и косолапый, поймав Чалку за загривок, дал задними ногами такой тормоз, что жеребец взлетел в воздух и со всего размаха грохнулся хребтом на землю. Я не успел откинуть прицельную рамку штуцера — брюхо жеребца уже было распорото. Каково же было моё удивление, когда после двух, почти одновременных выстрелов там, будто из-под земли, выросли Черня и Лёвка. Медведь закружился и упал. Собаки насели на него, и я услышал страшный рёв, от которого табун снова сорвался и, ломая завал, бросился к палаткам.
Я торопился к собакам. Зверь вдруг вскочил и, смахнув с себя Лёвку и Черню, стал увалом удирать в тайгу. Бежал он тяжело, а собаки поочерёдно, одна справа, другая слева, забегали полукругами, хватали его за задние ноги, силясь задержать, и так, не отставая, вместе с ним скрылись за увалом.
Я на минуту остановился у трупа жеребца. В его глазах так и застыл страх, и если бы не разорванная шея да не вспоротое брюхо, можно было бы подумать, что он умер от страха.
Лай собак отдалялся и доносился всё тише и тише; потом мне показалось, что он повис на одном месте.
«Держат…» — мелькнуло в голове, и я бросился на чуть слышный лай.
Не помню, как я перепрыгивал через колодник, касались ли мои ноги земли. В жизни человек никогда не бывает таким ловким и резвым, как в подобные минуты. И откуда только всё это берётся!
Выскочив на увал, я ясно услышал азартный лай собак и злобный рёв зверя. Тут всё было забыто. Надо признаться, что в такой момент охотником почти не руководит рассудок, он всецело отдаётся вдруг вспыхнувшей страсти. Она не даёт ему спокойно разобраться в обстановке, гонит вперёд. Нет сил задержаться даже на минуту, чтобы усладить свой слух лаем любимых собак. А ведь в охоте со зверовыми лайками это, пожалуй, самые лучшие минуты.