Спустившись в ложок, Черня свернул влево, и по размокшему снегу мы пошли вниз. Теперь нам стали попадаться: сбитый колодник, сломанные сучья и места схваток раненого зверя с собаками. Кое-где сохранились отпечатки его лап. Чем дальше мы продвигались, тем чаще останавливался зверь, он, видимо, слабел, а собаки, чувствуя близость развязки, с ещё большим ожесточением наседали на него. Я легко представил Лёвку в те минуты, когда обессилевший медведь потерял способность маневрировать и уже не мог отбиваться от него. Видимо, Лёвка всё больше и больше наседал на зверя, и та шерсть, которая всё чаще попадалась на нашем пути, указывала на его работу.
Через час, в просвете боковых возвышенностей ложка, показалась голубая полоска Кизыра. Мысль о том, что зверь мог уйти за реку, не на шутку встревожила нас, но Черня, дойдя до реки, свернул вправо. Он вывел нас на верх борта долины: и остановился. Именно там и произошла последняя схватка собак с медведем, и, судя по тому, что мы видели на той маленькой поляне, можно было поверить эвенкийской поговорке: «Медведь сначала помирает, а потом его сила покидает». Лес, колодник, пни — всё было изломано, свалено, вывернуто, будто зверь обломками отбивался от собак.
Черня, помахивая хвостом, перевёл нас через поляну, и мы оказались на краю небольшого ската, под которым виднелась густая чаща. Туда-то именно медведь и стремился, удирая по ложку, чтобы укрыться от расправы.
— Не зря, значит, собаки его тут держали, — сказал Прокопий, с любопытством осматривая чащу. — Попади он туда раньше — ничего бы ему не сделали собаки, могли бы и отступиться.
Действительно, Черня и Лёвка, будто понимая, что в густом ольховнике им не справиться с медведем, задержали его на поляне и вконец измотали силы зверя. Как видно из последующих событий, которые легко читались по оставленным следам, ему удалось вырваться с поляны, он бросился по крутому откосу вниз, но собаки, вцепившись в него, распяли задние ноги и, волочась следом, тормозили лапами его ход. Зверь, отгребаясь передними лапами, дотащился донизу и, обняв старую пихту, умер.
Мы спустились вниз.
— Кто это сало выдрал? — указывая на разорванный зад медведя, спросил я Лёвку.
Нужно было видеть его невинную морду!
Через час, когда туша была разделана, Лёвка за несколько минут успел снова набить свой ненасытный желудок. Днепровский, испытывая его жадность, ещё долго отрезал маленькие кусочки мяса и бросал ему в рот. Лёвка всё глотал и глотал, пока его желудок не перестал принимать. Тогда он бросил это занятие, подошёл к выброшенным кишкам и долго сдирал с них жир.